Сочинения Иосифа Бродского. Том VI
Шрифт:
XX
Стон гитары, звук выстрела в полутемной аллее. Место действия: Испания, незадолго до окончания гражданской войны (кончающейся, разумеется, не из-за нерадивости Орловских сотрудников, но в Москве многие вещи, вероятно, видятся иначе). В этот вечер Орлова вызывают на встречу с неким официальным лицом из Москвы на борту корабля, ставшего на якорь в Барселоне. Как руководитель советской разведывательной сети в Испании Орлов подотчетен только — и непосредственно — секретариату Сталина. Он чует ловушку и бежит. Т. е. хватает жену, спускается на лифте в вестибюль и просит портье вызвать такси. Кадр. Панорама зазубренных Пиренеев, рев двухмоторного аэроплана. Кадр. Утром в Париже; звуки аккордеона, панорама — ну, скажем, площади Согласия. Кадр. Кабинет в советском посольстве на рю де Варенн. Усы Джугашвили над распахнутой настежь дверью сейфа "Мослер"; крахмальный рукав с запонками и рука, торопливо запихивающая в саквояж французские банкноты и документы. Кадр. Затемнение.
XXI
Увы, никаких крупных планов. В сцене исчезновения Орлова таковых не было. И все же, если достаточно пристально всматриваться в темный экран, можно различить письмо. Письмо адресовано Сталину и говорится в нем нечто в том духе, что он, Орлов, порывает с безбожным коммунизмом и его отвратительной и преступной системой, что он с женой выбрал свободу, и если хоть один волос упадет с головы их
XXII
Где он обычно принимал самых разных посетителей. В том числе, Рамона Меркадера, третьего — и справившегося с задачей — убийцу Троцкого. Который был попросту подчиненным Орлова, так же как и Фишерабель, и работал в той же самой конторе. Так что если бы Орлов действительно хотел предупредить Троцкого, он мог бы рассказать ему про Рамона Меркадера намного больше, а не только что тот — молодой, высокий, красивый и прекрасно говорит по-испански. Однако не Троцкий был поводом для второго письма: поводом для второго письма было первое письмо, адресованное Сталину. Точности ради, скажем так: письмо Сталину, напечатанное в газете "Ле Монд", было обращено к Западу, тогда как письмо Троцкому, хотя отправлено оно было именно на Запад — в западное полушарие, — было обращено к Востоку. Цель первого из них заключалась в том, чтобы обеспечить Орлову приличную репутацию за границей, предпочтительно в кругах, связанных с разведкой. Второе было предназначено для своих, чтобы показать ребятам в московской штаб-квартире, что он не болтает лишнего, хотя и мог бы — например, про Меркадера. Так что они — ребята — могут доделать дело с Троцким, если им так хочется. (Им захотелось, но слез в связи с этим мы лить не станем, поскольку Троцкий, утопивший в крови Кронштадтское восстание — единственную подлинную русскую революцию, которая когда-либо имела место, — был ничуть не лучше, чем то исчадье ада, которое отдало приказ его прикончить. В конце концов, Сталин был оппортунист. Троцкий был идеолог. От одной мысли, что они могли бы поменяться местами, кидает в пот.) Более того, если бы всплыло, что он был автором второго письма (как и всплыло в ходе исследований Дона Левина), это только укрепило бы репутацию Орлова как истинного антисталиниста. Каковым он вовсе не был. У него не было ни идеологических, ни каких-либо иных расхождений со Сталиным. Он просто бежал, спасая свою драгоценную для него шкуру, и на ходу кинул псам кость, чтоб было что грызть. И пару десятилетий они ее грызли.
XXIII
Затемнение. Сейчас пойдут титры. Десять лет назад русское эмигрантское издательство во Франции выпустило книгу под названием "Охотник вверх ногами". Название это вызывает в воображении "загадочную картинку", в которой нужно отыскать скрытые фигуры — охотника, зайцев, крестьян, птиц и т. д. Автор книги — Виктор Хенкин. Он был тем самым подручным Вилли Фишера в старые добрые испанские времена, и книга его посвящена главным образом Фишерабелю, хотя по существу это — автобиография. Некоторые детали про Орлова тоже заимствованы оттуда. Книга должна была бы стать бестселлером уже хотя бы потому, что осведомленные лица на более длинном из двух берегов Атлантики по-прежнему считали, что взяли Рудольфа Абеля. Так же точно, как они все еще верили, что Орлов, в свое время к ним перешедший, действительно работал на эту сторону Атлантики, награды которой горделиво красуются у него на груди на одном из редких снимков Орлова в книге, с помпой изданной в Штатах через много лет после его смерти (умер он в 1972 году). С книгой Хенкина никакой помпы не было. Когда американский издатель попытался заключить на нее контракт, он уперся в стенку авторского права. Еще был какой-то негромкий скандал, обвинения в плагиате в связи с французским и немецким изданиями, дело дошло до суда и, насколько я знаю, Хенкин проиграл. Теперь он работает на мюнхенской радиостанции, которая вещает на Россию — почти что зеркальное отражение того, чем он занимаются долгие годы на московском радио, вещая по-французски. А может быть, он уже на пенсии. Российский эмигрант со слишком пестрой биографией… Ненадежный человек, видимо — параноик… Живет прошлым, скверный характер… По крайней мере, теперь он свободен, теперь у него нормальные документы. Он может отправиться на Лионский вокзал, сесть на поезд и, как пятьдесят лет назад, проведя ночь в вагоне, прибыть наутро в Мадрид, город его юности и приключений. Стоит лишь пересечь широкую привокзальную площадь, и он окажется перед входом в "Насьональ" — он может его найти с закрытыми глазами. Так же, с закрытыми глазами, он может войти в вестибюль отеля, где пятьдесят лет назад кишели Орловы, Фишеры, Абели. Хемингуэи, Филби, Орвеллы, Меркадеры, Мальро, Негрины, Эренбурги и светила поменьше, вроде него самого, — все те персонажи, которые на данный момент уже приняли участие в нашем повествовании или которым мы обязаны своими сведениями. Однако раскрой он глаза, он обнаружил бы, что "Насьональ" закрыт. Закрыт он, если верить одним — молодежи в особенности — вот уже десять лет; если верить другим — уже скоро пятьдесят. Судя по всему, ни молодежь, ни старики не знают, кто платит за него налог на недвижимость; но может, в Испании все вообще делается по-другому.
XXIV
А чтобы ты, дорогой читатель, не подумал, что мы забыли про Кима Филби, давай извлечем его из этой толпы в вестибюле "Насьоналя" и спросим его, что он тут поделывает. "Пресса, знаете ли, — услышим мы в ответ. — Репортаж с поля боя". Попробуем выяснить, на чьей он стороне, и представим на минутку, что он ответит честно. "В данный момент меняю стороны. Инструкции". И, возможно, легким движением подбородка укажет на шестой этаж "Насьоналя". Ибо я на сто процентов убежден, что именно Орлов в 1937 году или около того в Мадриде велел ему сменить свою песню в "Тайме" с республиканской на франкистскую, для вящего камуфляжа. Если, как принято считать, идея была в том, чтобы превратить Филби в мину замедленного действия в sancta sanctorum
XXV
Со всеми этими данными в полной сохранности в так и не расколовшемся гиппоталамусе, с одной стороны, и с парой напечатанных романов, напичканных безликой детективной жвачкой, правда, русского образца, с другой, Орлов, несомненно, представлял некоторый интерес для только что образованного в конце 40-х гг. ЦРУ. Понятия не имею, милый читатель, кто сделал первый шаг: я не занимался изучением ни биографии Орлова, ни печатных о нем материалов. Не мое это дело. Я даже не детектив-любитель — просто собираю на досуге все эти обрывки в нечто единое, и не из любопытства даже, а чтобы заглушить приступ сильного отвращения, вызванного видом заглавной страницы вышеупомянутой литературной газеты. Стало быть — автотерапия, и какая разница, каковы источники, лишь бы действовало. Как бы там ни было, кто бы ни сделал первый шаг, Орлов, судя по всему, с начала 1950-х гг. сотрудничал с ЦРУ. Штатно или внештатно — трудно сказать, но, судя по наградам и косвенным свидетельствам в его последующих худ. произведениях, предположение это имеет основания. Скорее всего, агентство это держало его в роли советника; в наши дни такой сотрудник называется консультантом. Интересно, конечно, знали ли московские коллеги о его новой работе. Полагая — ради блага Орлова, — что сам он их об этом не уведомил, ибо это было бы самоубийством, и что проникнуть в новорожденное учреждение — хотя бы по определению — им не удалось, москвичи оставались в неведении. Тем не менее, основания считать, что Орлов жив и здоров, у них были — хотя бы как честолюбивый автор. Поскольку в течение двадцати лет про него не было никаких новостей, они могли сомневаться. А когда сомневаешься, воображение рисует самые мрачные картины. При определенном роде занятий это только естественно. Вполне возможно, что им захотелось проверить свои опасения.
XXVI
И для этого у них был подходящий инструмент. Вот они и извлекли его из нафталина и доставили в нужную точку. Тем не менее, они не торопились. То есть не торопились, пока не наступил тысяча девятьсот вездесят мятый. И тут они вдруг заспешили. И надцатого мартобря, в Бруклине, Вилли Фишер дает этим самым малым из ФБР себя арестовать и заявляет urbi et orbi: "Я — Рудольф Абель". И пресса в Штатах и во всех других местах от этого просто заходится. И Орлов молчит, как рыба. Видно, ему неохота встречаться со старым приятелем.
XXVII
Что же такого необычного случилось в тысяча девятьсот вездесят мятом, спросите вы, и почему вдруг срочно понадобилось проверять содержание орловского гиппоталамуса? Даже если он еще не раскололся, разве оно не устарело и не утратило какую бы то ни было ценность? И кто сказал, что обязательно нужно встречаться со старыми приятелями? А теперь, дорогой читатель, приготовься выслушать бредовые соображения. Теперь-то мы тебе докажем по-настоящему, что не забыли свой сюжет. Сейчас в котле закипит: мы топим чистой нефтью.
XXVIII
Вопреки популярной демонологии, внешняя политика Советского Союза с самого его возникновения всегда была оппортунистической. Это слово я употребляю в буквальном, а не в уничижительном значении. Оппортунизм — это суть любой иностранной политики, вне зависимости от степени уверенности в себе данного государства. Означает он использование возможностей — объективно присутствующих, мнимых или созданных. На протяжении большей части прискорбной своей истории Советский Союз оставался весьма неуверенным в себе субъектом, травмированным обстоятельствами собственного рождения, и поведение его по отношению к окружающему миру колебалось между настороженностью и враждебностью. (Лучше всех в этих параметрах чувствовал себя Молотов, сталинский министр иностранных дел). В результате Советский Союз позволял себе пользоваться лишь объективно существующими возможностями. Которыми он наиболее явно и воспользовался в 1939 году, захватив балтийские государства и пол-Польши, предложенные Сталину Гитлером, а также в заключительный период второй мировой войны, когда он завладел Восточной Европой. Что касается возможностей мнимых (поход на Варшаву в 1928 году, испанская авантюра 1936-39 гг. и финская кампания 1940 года), то Советский Союз дорого заплатил за эти полеты фантазии (хотя в случае с Испанией и получил возмещение в форме испанского национального золотого запаса). Первым за это поплатился Генеральный штаб, почти целиком обезглавленный к 1941 году. И все же, как я подозреваю, самое тяжелое последствие этих фантазий заключалось в том, что беспомощность Красной Армии, проявленная в борьбе с горсткой финских соединений, сделала одолевавшее Гитлера искушение напасть на Россию непреодолимым. Реальной расплатой за удовольствия, связанные с мнимыми возможностями, оказалось число дивизий, вовлеченных в операцию "Барбаросса".
XXIX
Победа не вызвала заметных изменений в советской внешней политике, поскольку военные трофеи не в состоянии были покрыть гигантских человеческих и промышленных потерь, понесенных в ходе войны. Масштабы разрушений были беспрецедентными; основным лозунгом после войны стало восстановление страны. Осуществлялось оно, в основном, за счет техники, вывозимой с покоренных территорий и устанавливаемой в СССР. Политика эта приносила моральное удовлетворение, но промышленному прогрессу не способствовала. Страна оставалась второстепенной, если не третьестепенной державой; единственным, что оправдывало ее претензии на величие была ее физическая величина и размер военной машины. При всей внушительности и оснащенности этой машины по последнему (или предпоследнему) слову техники, утешение, которое страна могла в ней почерпнуть, было по существу вариантом нарциссизма, учитывая суммарную мощь ее предполагамых противников и появление ядерного оружия. Если что и потерпело поражение в схватке с этой машиной, так это внешняя политика Советского Союза: по сути, ее принципы диктовались его легионами. К этому Клаузевицу наизнанку нужно добавить нараставшую косность государственного аппарата, замиравшему от ужаса при мысли о личной ответственности и проникнутому убеждением, что первое и последнее слово во всех вопросах и, в первую очередь, в вопросах внешней политики, принадлежит Сталину. В этой атмосфере дипломатические инициативы были немыслимы, не говоря уже о попытках создания новых возможностей. Кроме того, различие между созданной и мнимой возможностями порою не вполне очевидно. Чтобы отличить одну от другой, нужен аналитик, знакомый с динамикой хорошо развитой экономики (накоплением ресурсов, избыточным производством и т. п.). Если такого опыта у вас нет, одну из них легко принять за другую. А его как раз в середине 1950-х годов Советскому Союзу недоставало. Сегодня тоже.