Сочинения Иосифа Бродского. Том VII

Бродский Иосиф Александрович

Вещи есть также еще, для каких не одну нам, а много можно причин привести — но одна лишь является верной. Так, если ты, например, вдалеке бездыханный увидишь труп человека, то ты всевозможные смерти причины высказать должен тогда — но одна только истиной будет. Ибо нельзя доказать, от меча ли он умер, от стужи, иль от болезни какой или, может быть, также от яда; но тем не менее нам известно, что с ним приключилось что-то подобное... Так говорить нам о многом придется.

Н-да... не хотел бы я быть крокодильчиком... Не разбавить ли это дело (ворочает еще один бюст) Тибуллом... Тем более что молодым умер... Всебольшеодевушках...Делияит.д. ...Или — Про-перцием... Тоже, главным образом, про Цинтию... Кто вас теперь вообще, братцы, помнит... А еще лучше — Сенекой... Тем более что — самоубийца... Замечательная эта у него строчка про ссылку, когда он еще на острове этом своем — Корсика, что ли? — околачивался:

Здесь, где изгнанник живет вместе с изгнаньем своим...

Очень

к местным условиям подходит... Ах, душка Публий, знал бы ты римских поэтов... Меньше бы нервничал. И снотворное тоже бы просто так отдал без торговли... как стоик. Не пришлось бы, зараза, вкалывать тут, как ишаку. И сечка бы функционировала нормально, и крокодильчики или там клубок змей — живы-здоровы. А так — что? Луций Анней Сенека, даром что самоубился, должен канать вниз со скоростью 500 км в час... То есть делая почти 130 метров в секунду... И то же самое —Лукан, Марк Анней Лукан, автор «Фарсалии»... отчасти, конечно, потому, что Сенеки — племянник... и, конечно, потому, что тоже самоубился, хотя и молодым... то есть сам вскрыл вены, чтоб Нерон не зарезал... Ничего это, между прочим, у него про вены эти самые:

...Никогда столь широкой дорогой не изливалася жизнь...

бррр, конечно; но — здорово. Хорошие были в Риме авторы. Тяжелые только... Вот и ворочай их теперь только потому, что невежда и варвар считается, тем не менее, римским гражданином, и Тибериева реформа распространяется на него тоже, со всеми вытекающими отсюда последствиями, включая снотворное. Пережитки республики все-таки... Ведь ни строчки из Марциала не знает, ни Ювенала, ни Персия — а туда же: снотворное принимает... Ведь никакой душевной деятельности: одно пищеварение — а вот поди ж ты, — подай ему барбитурат кальция, и все! Демократия... И через это такие ребята (жест в сторону бюстов) носы и уши теряют!.. Эх! выпить, что ли. (Направляется к амфоре.) Посошок на дорожку. «Пьяной горечью Фалерна / Чашу мне наполни, малчик...» (Отходит, наполнив стакан, в сторону.) Ну-с, классики. Отрубленные головы цивилизации... Властители умов. Сколько раз литературу обвиняли в том, что она облегчает бегство от действительности! Самое время воспринять упреки буквально. Пора спуститься с облаков (распахивает дверцу мусоропровода) на землю. От звезд, так сказать, восвояси к терниям. В Тибра, точнее, мутные воды. Как сказано у поэта...

С этими словами Туллий принимается спихивать один за другим бюсты классиков в отверстие мусоропровода. В камере остаются только два бюста — Овидия и Горация. Туллий запихивает в мусоропровод матрац, подушки и, пятясь раком, сам пролезает в отверстие.

Туллий (обращаясь к оставшимся бюстам). Вас все-таки жалко. Ты же, небось (похлопывает по темени Горация), еще и обжиться тут не успел. А ты (к Овидию) ...как это там... Нек сине те, нек текум вивере поссум. Ни с тобой, ни без тебя жить невозможно... Что да, то да. (С этими словами Туллий зажимает нос и исчезает в мусоропроводе.)

Занавес. Конец II акта.

III акт

Та же камера. Раннее утро. Солнечные лучи окрашивают потолок, проникая сюда как бы снизу. Громкое пение канарейки; оно и будит Публия.

Публий (потягиваясь). У-ли-тититююююю, ули-ти-ти-тюююю, тююю... Тибулл, Катулл, Проперций... Тююю, тююю... Запела-таки, сучка... слышь, Туллий... а?., спит еще... О-о! (Садится на постели, держась за голову.) О-о, барбитураты эти... дают себя знать... Кофе, значит. (Бессознательным жестом прижимает ладонь к пульту, где вспыхивает имя, номер камеры и слово «Заказ»; столь же машинально Публий нажимает кнопку — в ответ вспыхивает «Кофе»; рука безжизненно падает, и раздается характерный шум заваривающей «экспресс»-машины, и в зале разносится запах кофе.) ...Ули-тити-тюю... А ничего себе, между прочим, стоит, а!.. Сколько же в тебе сантиметров, красавец, будет?.. Ууууууу... моша-а-а... у-у-у-, шас бы я... как говорил — кто же? Нерон или Клавдий — в общем, из древних: Не верь -ую поутру стоячему: он не е-ать, он ссать просит. Ыыы-эххх-што ты!..

Публий откидывает полог и спускает ноги с кровати на пол. Некоторое время он так и сидит; потом встает и направляется к туалету; те же самые звуки, что мы слышали в конце предыдущего акта. Выходит из туалета, возвращается в свой альков, садится, наливает себе кофе, встает, подходит к окну, потягивается, делает первый глоток, достает сигарету, закуривает.

День-то какой, ликторы-преторы! Тибр извивается, горы синеют. Рим, сука, весь как на ладони. Пинии шумят — каждую иголочку видно. Фонтаны сверкают, как люстры хрустальные... Всю Империю, можно сказать, видать: от Иудеи до Кастрикума... Принцепсом себя чувствуешь... Хотя, конечно, может это только нам... так... показывают... А, Туллий, как ты думаешь!.. Спит, зараза... Такой день пропускает... Наверно, всежевпрямой трансляции... Но даже если и в записи... Потому, видать, и записали, что лучше не бывает... (Пьет кофе.) Туллий, эй, Туллий! Вставай, сколько валяться можно... День-то какой!.. Эй, Туллий!

Публий оборачивается и только тут замечает что-то неладное: отсутствие бюстов и общий беспорядок в алькове Туллия.

Туллий!!! (Кидается к алькову.)Туллий, где ты!?!? Туллий!!! Туллий!!! (С тревогой, переходящей в ужас понимания, что Туллий исчез.)

Туллий, ты где? (Кидается в туалет, из которого — сознает на бегу — только что сам вышел; заглядывает под кровать, ищет везде, где человеческое тело могло бы спрятаться.) ...И классики... (Мечется по сцене; целая пантомима, состоящая из бессмысленных, но общих в своей отчаянности порывов: нюхает исподнее, быстро перелистывает валяющийся томик, включает и выключает лампу, ощупывает стекло окна и т. п.) Туллий! Как же так. И Овидий. Овидий и Гораций. Пятнадцать минус два. Равняется тринадцати. Несчастливое число. Так я и знал. Что? Знал — что? Чисел больше нет. При чем тут числа! При чем тут числа! Туллия нет. Такой день пропускает. Что же я буду — с кем же я буду? Я же с ума сойду! На кого же ты меня, зараза, покинуууул. На кого же (падает на колени) ты меня оставил, а, (широко раскрывая рот) а?-а?-а? Вот оно, надвигается на меня, вот оно, вот оно — Время-я-а-а-а. (Глаза полные ужаса, пятится в глубину сцены.) Больше же ничего-ооо не-еееет... (Пауза; спокойным тоном.) С другой стороны, кого-нибудь, конечно, подселят. Свято место пусто не бывает. И лучше бы молоденького... Ведь подселят. Не могут не подселить. Независимо от либералов сенатских. Ведь площадь пропадает. В конце концов, восемь квадратных метров на брата положено. Что же я с этим пространством делать буду, а? Кровать вторая... Чашка... тога лишняя... Туллий, как же это, а? Так это и будет выглядеть, когда меня тоже... когда я... «Ничего от них в итоге / не осталось, кроме тоги...» Главное — чашка лишняя. Пустая. Туллий!!!.. Стоп. Может, это они просто показывают... В записи, конечно. Стереоскопическое, трехмерное — в газете было: изобрели. То-то он и не откликается. Потому что — в записи... (Внезапнохватает свой еще дымящийся кофейник и бежит через сцену к алькову Туллия, хватает пустую чашку, наливает в нее кофе и пьет.) Либо — либо — либо — это — ему — меня — показывают! В трансляции, конечно. Потому и не откликается. Стоп! Этого не может быть! (Хватается за виски.) Либо — либо это — накладка! Двойная экспозиция! Совмещение записей! или — записи с трансляцией! Что, собственно, и есть жизнь! То есть — реальность! Оттого и лучше, чем есть, быть стараешься. Живот втягиваешь... Но что же тогда — экран?!!

(Наливает кофе в свою чашку, пьет.) Или — это — запись — показывает — себя — трансляции. Что есть определение действительности. Формула реальности... В любом случае — как же ему все-таки удалось? (Приоткрывает дверцу мусоропровода, заглядывает вниз.) Туллий! Эгегей!.. В любом случае, если подселят, то лучше молоденького. Даже в случае записи... И чем раньше, тем лучше. (Снимает телефон, набирает номер.) И чем раньше, тем луч... Г-н Претор, это Публий Марцелл из 1750-го. Да, доброе утро. Г-н Претор, Туллий Варрон исчез. Да, не могу его найти. Предполагаю, что бежал. Да. Как? Известно? Вам известно!??! К-к-ка-ким образом? Небось, телекамеры, да? Прямая трансляция... Ну да, так я вам и поверил: «ничего общего». Чтоооооо? Сам позвонил? С какой-такой улицы? С виа деи Фунари?! Но это... это же в двух шагах от Капитолия! Господин Претор, этот человек опасен... А? Как? Просил передать, что купил просо? Просо? (Кричит.) Какое просо!!!???.. Какое просо, господин Претор!? Вы что? Рехнулись?.. Как? Для канарейки? Мать честная! Где?! В заведении «Сельва»? Что — два кило? Извиняется, что только два кило? Что было только полсестерция? А-а-а-а!!! (Хватается за голову.) По дороге — куда? Домой??? Г-н Претор, что вы имеете в виду... Как? Возвращается?? Что значит — возвращается? Что значит успокоиться? А? Так точно... транкливи... транквилли... транквилизаторы... Есть принять!.. Но он же... Что? Через пять минут? Если Не раньше? Сразу после санобработки??? ...Есть запить водой... (Вешает трубку.) Е-мое... Е-мое... Е-мое... Что же это, вброд-коня-купать, творится... (Бессознательно шарит ладонью по пульту: там загорается имя-номер заказа: транквилизатор, затем из отверстия появляется коробочка с таблетками и стакан воды.) ...С другой стороны... с другой стороны, могли и старика подселить. Никакой гарантии... Закон на всех распространяется... Хотя малчика тоже могли... (Спохватывается.) Снотворное. (Хватает флакон и начинает метаться по камере, ища куда бы его спрятать.) Найдет... здесь найдет... и здесь тоже... в книги... нет... Эврика! (Кидается к алькову Туллия и прячет флакон ему под кровать. В этом положении и застает его Туллий, выходя из лифта ) Туллий. Чего ты там роешься?

Публий. А, это ты? (С деланным спокойствием.) Сандалий ищу. Я сандалий свой потерял. Туллий. Левый или правый? Публий. Правый. Хотя вообще они одинаковые. Туллий. Как и сами ноги. Как и сами ноги. Публий. Завтракал?

Туллий. Да, с претором. Но от кофе не откажусь. (Замечает остатки кофе в своей чашке.) Это что такое? Кто пил из моей чашки!

Публий. Я думал...

Туллий. Обнаглел, мерзавец! И как быстро! Спал-то хоть в своей? Варвар паршивый.

Публий. Я думал — не вернешься...

Туллий. Да если б даже не вернулся!!! На кой тебе две чашки? Срач разводить? По помойке соскучился. Ностальжи де ла бю. Зов предков. Восточный базар. Мухи навозные. (Споласкивает чашку в раковине.) Микробы.

Публий. Расист... Я думал, не вернешься, и, это, ну, как его, стосковался. Дай, думаю, из его чашки выпью. Может, думаю, еще Туллием пахнет.

Туллий. Ну и? Чем же это таким Туллий пахнет?

Публий (взрываясь). Ссакой! Канализацией и ссакой! Дерьмом! Чего ради ты вернулся, а? Ведь сбежал — нет? Рванул когти. На хрена — на хрена — на хрена — возвращаться было?!..