Сочинения Иосифа Бродского. Том VII
Шрифт:
С другой стороны, им виднее.
Хотя и перебивается рекламой.
А еще говорила — постоянная.
Постоянная, но перебивается рекламой!
Может, раздеться до трусов и показать им «корнфлекс»?
Или — кетчуп.
Это только собьет их с толку.
Тем лучше.
Чем лучше-то, Петрович?
А тем, что если нам происходящее непонятно, то им и не должно.
Что ж, пожалуй, это единственный доступный нам в данный момент способ поменяться местами...
При этих словах все четверо плюс фиксирующий эту сцену Медведь приближаются к рампе, держа в руках кто —
Видишь что-нибудь?
– Нет.
А ты, Петрович?
Снег идет. Или это — помехи?
Помехи могут быть только у них. У нас — снег.
Разбредаются по своим местам.
Не думаю, что мы можем им что-либо продать.
Н-да, не с нашими внешними данными.
Даже ихнюю собственную продукцию.
Не говоря — отечественную.
Но и купить ничего не можем.
Это, пожалуй, утешение.
Н-да, рокировка не удалась.
Зато пат.
Остаются только займы.
С чудовищными процентами.
Я и говорю — пат.
Десять процентов — чудовищно? Ты считаешь, Густав, что наши десять процентов чудовищно?
Да я не про вас — эээээээ — нас говорю. Про нацию.
Но им же девяносто процентов остается!
Да, но девяносто-то эти процентов под двадцать процентов ссужаются! Нации их никогда не выплатить. Ни в этом поколении, ни в следующем. Даже если мы станем размножаться, как кролики. Петрович прав: действительно пат.
Тогда, может, не оставлять им девяносто процентов? Не обременять нацию? Оставим им восемьдесят — хотя даже это многовато... Оставим им семьдесят, а, чтоб бабам не надрываться? В конце концов, тридцать процентов мы можем взять на себя. Да и компьютеру проще будет. Как думаешь, Базиль Модестыч?
Вообще-то грех отнимать у народа плотские радости. Особенно при демократии...
Так это же не демократия отнимает, а Бундесбанк!
Обсудим на завтрашнем заседании. Поздно уже...
Ах, я всегда мечтала, чтобы у меня был плавательный бассейн. Дно можно выложить мозаикой, как древние римляне. А еще лучше — большой телевизионный экран. Плаваешь и новости смотришь. Или — кино.
Завтра, завтра все обсудим, Цецилия... Матильдааааа!
Пружинистой походкой входит Матильда, таща на поводке трех искусственных леопардов.
В дочки-матери играем, а?
Вживаюсь в образ, господин Президент. Имитация среды. Ничто не может заменить осмос. Синтетика, конечно; но узор отличается высокой степенью аутентичности. Пигментация представляет собой закодированную информацию, до сих пор не поддающуюся расшифровке. Скорей всего — звериный вариант паспорта или анкетных данных. Своего рода ур-письменность. (Наклоняется к леопарду.) Урр, урр, урррр...
Ну-ну. Меморандум перевела?
Перевела, зашифровала, телеграфировала, получила ответ, расшифровала. Вот. Так, так, так... (Читает.) Так. Генштаб уведомляет нас, что двадцатимегатонной в их распоряжении нет, но что есть несколько стамегатонных. Среди них — цитирую — несколько в компактном варианте, размером с кушетку или с кухонную плиту.
С кушетку! С кушетку, Базиль
Будь по-твоему, Цецилия. С кушетку... Матильда, сообщи Генштабу, что хотим с кушетку. Срок исполнения — прежний. Совершенно секретно.
А поменьше у них нет?
Говорят, что нет. Да чем плохо с кушетку, Густав?
Расходы по транспортировке.
Так это же копейки, Густав.
Копейка рубль бережет. То есть, что я! Пфенниг — марку. Бензин дорожает.
Кушетка зато бесплатная.
И потом ведь не в валюте!
Что да, то да.
Значит, где я остановился, Матильда?.. Срок исполнения — прежний. Совершенно секретно. Шифруешь?
Ага.
Хороша секретность! А эти? (Петрович кивает на леопардов.)
Так они же неодушевленные.
Это еще проверить надо. Топтыгин ваш тоже неодушевленный, а вон как на Матильду пялится... (Сэтими словами Петрович приближается к леопардам и поглаживает первого.) Уррр, уррр, кыса, кыса... (Внезапно резким движением засовывает руку леопарду под хвост; тот не реагирует.) Похоже, что вы правы... (Приближается ко второму) Уррр, уррр, кыса, кыса... (То же самое движение, тот же результат.) ...что неодушевленные... Но — доверяй, но проверяй... (Приближается к третьему.) Кыса, кыса, уррр-уррр-уррр, хвост какой роскошный, девяноста сантиметров, говорят, достигает, уррр, уррр... (То же движение, тот же результат.) Доверяй — но проверяй... Уррр, уррр... Котик-пушистый хвостик, кыса, кыса... (Совершенно помощенный этим занятием, Петрович резко сует руку под хвост Матильде.)
УУУУУУУУУУУУ!
– АЙАЙАЙ!
А говорили — неодушевленные, да?
Петроовииич! Петровииич! Петрович! Петрович!..
Неодушевленные, да! Неодушевленные! Шпионаж! Мата Хари!..ААААА!
В полном ажиотаже Петрович выхватывает наручники, валит Матильду на пол, наполовину собираясь ее арестовывать, наполовину насиловать. Внезапно осознает противоречивость своих намерений. Их растаскивают.
Мейн Готт! Как вам не стыдно, Петрович! Фе!
Н-да, вот вам и Станиславский...
Это же Матильда, Петрович...
Петрович в состоянии полного столбняка.
Д-д-д-довер-р-ряй, но п-п-п-рррррровер-р-р-ряй... Матильда рыдает.
М-да, боюсь, придется переходить на компьютер, не дожидаясь перевыборов.
Пауза.
Петрович в столбняке. Матильда рыдает. Базиль Модестович подходит к Матильде.
Успокойся, детка, он нечаянно. Напряжение все-таки. При демократии приходится думать о массе вещей сразу.
По крайней мере, о двух.
А по-моему, он думал только об одном, Густав.
По-твоему, Цецилия, все только об этом и думают.
Матильда рыдает. Базиль Модестович продолжает, поглаживая Матильду по голому заду.
Успокойся, успокойся. Напряжение, понимаешь, большое.
Даже хуже, чем при тирании. О Западе, например, (стреляет глазами в сторону Медведя) приходится думать. О будущем. О настоящем тоже. Раньше-то только о Востоке. Плюс о прошлом. Целых два (ладонь скользит по ягодицам Матильды) новых времени, детка, прибавилось. Напряжение. От этого голова пухнет. Пухнет (движение бедрами). Прямо-таки разбухает... Так, о чем это я? Да, так что он нечаянно...