Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3
Шрифт:
Этими мыслями я утешаю себя. Знакомые места - знакомые утешения. За окнами поезда - Волынь. Холмистые и равнинные. Снова - после шести лет.
––––––
В Ровно самый живой литературный кружок. Что это значит, я и сам «вспомнил» только ступив на ровенскую почву. Ведь где-то очень близко отсюда я провел 13 лет, лучших юношеских своей жизни. В еще большей глуши, да и время мое было диче и жесточе. Но вокруг из опустевшей, взрытой снарядами, окропленной кровью расстрелов земли бесшумно всходил столетний посев мысли. Знаете вы эти деревушки, несущие имена древних славянских божеств; овраги, где к копытам несущихся коз скатываются ржавые тысячелетние черепа и мамонтов бивень прободал пласт мела; средневековые башни, слышавшие латинскую и греческую речь религиозных диспутов, стук гутенберговских машин и шелест первопечатных книг? Тут сама земля вслух фисософствует сама с собою и говорит стихами. Сколько было среди моих сверстников домашних философов, еретиков, героев духа, подвижников и поэтов! Поэтов больше всего. Сегодня я нашел среди старых черновиков рукописную
«Всякая мысль подло, как змея, по земле ползет; но есть в ней око голубицы, взирающее выше потоных вод на прекрасную ипостась истины» (Сковорода).
––––––
Я спешил к родителям, которых не видел шесть лет - срок немалый для стариков... Но на пути мне было суждено провести: - два «дня стихов» в поэтическом доме, у Лидии Эразмовны Сеницкой [422] (где стихи пишут чуть ли не всею семьею - во всяком случае, и мать, и сын, - где сам воздух такой - лирико-дактилический [423] , где в архивах письменных столов лежат газетные вырезки и терпеливо переписанные от руки сборники известных поэтов), - и потом еще два дня - «на берегах Ярыни» [424] .
422
О Л.Э. Сеницкой (1890?
– 1973, после переезда в США в 1964 печаталась под псевдoнимом Лидия Волынцева) см.: Словарь поэтов русского Зарубежья. Под общей редакцией Вадима Крейда (С.-Петербург: Издательство Русского Христианского гуманитарного института, 1999), стр.64-65; Iwona Anna Ndiaye, «“Маленькие храбрые женщины...” Poezja kobieca pierwszej fali emigracji rosyjskiej w Polsce», Acta Polono-Ruthenica. VII (2002), стр.54-55.
423
Стихотворение Л. Сеницкой «Невольно с грустью вспоминаю…», где речь идет об этих «лирических вечерах» у них в столовой, включено в посмертный ее сборник: Лидия Волынцева. Ледяные узоры (Нью-Йорк, 1975), стр.10.
424
В имении Кондратьева - отсылка к названию его мифологического романа (1930).
––––––
Решать судьбы поэзии в Ровно! Что же, если там в «простоте речей» обитают «парнасски девушки», Музы.
«Нечаянно стихи из разума не льются» [425] ,
и, может быть, наша далекая ровенская беседа была плодотворней монпарнасских диспутов, где вблизи не всё представляется в настоящих размерах.
За рубежом выступает сейчас вторая смена молодого литературного поколения. И вот уже ясна на нем печать двух традиций: таинственная линия Велимира Хлебникова и другая - восходящая к религиозной герметической поэзии XVIII века. А что, если соединятся они, дав нам синтез всей русской поэзии! Это как дерево, корни которого тянутся и вдоль поверхности и опускаются в глубь - к первоистокам сущего.
– В золотой век первых наших вдохновенных и озаренных «таинственников Муз» [426] .
425
А.П. Сумароков, «Эпистола II» (1847), в кн.: А.П.Сумароков. Избранные произведения (Ленинград: Советский писатель, 1957), стр.122, 123.
426
Там же, стр.121.
«Разборщики стихотворств» [427] , мы проследили низкий полет «Тяжелых птиц» Мамченко [428] и радовались ломоносовским пафосам Гронского, посвятив первый день тайнам хлебниковского стиля.
––––––
В моем «поэтическом» дорожном портфеле кроме Ломоносова и Сумарокова, Хлебникова и Мамченко [429]– редкая новинка (не поступавшая в продажу): - «Александр Кондратьев. Славянские боги. Стихотворения на мифологические темы. 1936». Семьдесят с лишним сонетов, стихотворный справочник славянских божеств, демонов, бесов [430] . Прочел в Варшаве, но понял только на берегах Ярыни.
427
Там же, стр.121.
428
Ср. краткий отзыв Гомолицкого о книге Мамченко в этом же номере газеты - см. ниже.
429
Сблизил Мамченко с Хлебниковым и Юрий Иваск в статье «Попытка наметить тему (о “методизме” современного искусства)», напечатанной в майском номере Журнала Содружества за 1936 год.
430
Книга, содержавшая 69 сонетов, вышла летом 1936 года (впоследствии Кондратьев дописал еще несколько сонетов, опубликованных посмертно). Дарственная надпись автора на экземпляре, подаренном И.Ф.Кулишу, датирована 1 июля 1936г. См.: Ирина Кулиш-Лукашевич, «К 130-летию Александра Кондратьева. Очерк жизни Ровенского периода (1919-1939гг.)», в
В Варшаве я решил: это боги без религии. Балетные Лады и Лели, в венках, с приятными улыбками, декоративно стилизованные.
Путь мой лежал мимо певца древнего славянского пантеона. По законам деревенской почты письмо мое опоздало. Меня не ждали. От автобуса в варшавском виде - в пальто, с вещами в обеих руках (саквояж и портфель, набитые стихами) я шел, не позволяя себе остановиться (значило бы упасть) под раскаленным до красна дажбожьими стрелами, в вихрях дорожной пыли. Было так знойно, что ни одна живая душа - ни человечья, ни собачья - не попадалась навстречу. И тут-то в дымке пала далеко в полях и огородах я увидел Ее. Она шла в венке на голове, перешагивая через плетни, среди тыкв и огненных подсолнухов. Она купалась в зное. Потом, оглянувшись в мою сторону (впрочем, может быть, это мне показалось), богиня свернула налево тропинкой вдоль межи и скрылась. Доверившись, я пошел за нею, и тропинка, не обманув, привела прямо в усадьбу. Через крыльцо (блаженный деревенеский запах дозревающих на солнце помидоров и первых яблок!) я попал прямо в мушиные тучи столовой, к домашним пенатам...
––––––
О Перуне земля полнилась слухами: что лежал он на берегу Ярыни и бабы били на нем белье, а теперь, поднятый из праха, водружен в саду усадьбы. Но Александр Алексеевич поспешил меня разочаровать. Да, история камня верна, но не Перун. В замшелой истонченной глыбе различима: на коне женская - в широкой одежде - фигура об одной руке и безглава. Холмы вокруг полны осколками древности. Это - один из таких осколков.
Уже на холмах - знаете это первозаданное величие облаков, возносящихся над волынскими полями, что зыбятся со времен потопов гигантскими земляными волнами, - произошел разговор о древних богах этих мест. Я представлял себе их путь из Индии - шествие пантеистических видений, достигающих теменем неба, уходящих по пояс в землю... Но для знатоков не видения - призраки, осколки камней, загадки забытых слов. Остались одни зрительные знаки.
Я: Еще возможен путь - путь откровения. А.А.: Тут есть опасность - легко начать шарлатанить.
Да, уж честнее так - боги без религии.
––––––
Беседы о прошлом, из которых яснее других возник для меня образ Брюсова. Не общепринятый, получивший штамп, человечней и проще - Валерия Яковлевича. И другой образ - самого Александра Алексеевича.
«Мне предсказала одна гадалка, что в конце жизни буду жить в доме на холме, окруженном старыми деревьями» [431] .
– Дом - на древнем славянском городище, а вокруг сада - столетние липы.
431
Это была ясновидящая Алиса Карловна Кумминг в Петербурге. См. письмо А.А. Кондратьева А.В. Амфитеатрову от 1 декабря 1932 - «Александр Кондратьев. Письма Амфитеатровым». Публикация, вступительная статья и примечания Вадима Крейда, Новый Журнал 181 (1990), стр.166.
На вопрос, почему заживо себя погребаете: - «Знаю, теперь каждый рад, если устроился возле какого-нибудь журнала, газеты; а я здесь имею хлеб, зачем отнимать у других». Вспомнился при этом несравненный переводчик Тассо и Ариосто, Раич, который оскорбился, когда ему предложили печататься за деньги; прогнал предлагавшего, воскликнув: я не торгую вдохновением.
––––––
В первую ночь я ничего не заметил. Но во вторую проснулся внезапно... В изголовьи было окно, затянутое марлей от мух. Внизу в марле коты проделали себе как раз с вечера лазейку. И я понял: кот только что пролез из сада и спрыгнул на пол. Круглая, источенная тенями луна озарила окно. Я взглянул и вижу - в котиную лазейку лезет что-то мохнатое, белое. Думал, еще кот, но пригляделся - понял: седая лапища, а за марлей огромная морда, горящий немигающий упорный взгляд - прямо в меня.
Утром хотел спросить у хозяина, кто это был, но вспомнил: «легко начать шарлатанить» и постыдился; еще осудит, решит - выдумываю [432] .
В ту же ночь были у меня мысли и о каменной фигуре. Думал, чт'o если это Мокошь, «Перунова жена», громоразящая и молньесверкающая, поражающая в персть и озаряющая души, мать громов, пророчеств и вдохновения?
––––––
Родители живут под соломенной крышей. По улице мимо шествуют с пастбища коровы. Напротив в доме акушерки радио. Два раза в день с грохотом подымает пыль автобус - единственная связь с остальным миром. Мама говорит: «Здесь жизнь ни к чему». Хорошо вспоминаю это чувство. Может быть, жизнь и везде ни к чему, но нигде так не чувствуешь этого каждую минуту, как вот в такой глуши.
432
Позднее, в написанной по-польски «Автобиосправке», Гомолицкий вернулся к этому видению и излагает разговор о нем, якобы бывший у него с Кондратьевым. См.: Leon Gomolicki. Autobiogram (Warszawa: Pa'nstwowy Instytut Wydawniczy, 1989), str. 166.
Надо быть растением, чтобы не знать этого отчаяния.
––––––
Пошли с мамой в церковь. Совсем дико, пусто стоит этот храм. Бедно и внутри. Вдоль стен на крашеном черном пояске золотыми буквами - молитва Господня. Теперь богослужение происходит по-украински. Но раннюю служили по-старому. Вокруг крестьянский люд. Глядя на виноградные лозы - орнамент на царских вратах и на захолустного батюшку с бородой чудотворца Николая, вспомнил Розанова. Он бы открыл здесь источники откровения, и из этой лозы полилось бы мистическое вино.