Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1
Шрифт:
В сб. Дуновение 1926 г.:
Нет грани неба с черною зем- лею, нет красок неба, леса и полей –: всё залито сияньем предо мною, дрожащим вихрем пляшущих лучей. (№ 42)Та же строфа в «Отроческом», т.е. в редакции начала 1940-х годов:
нет грани неба с чорною землею – нет красок неба тела и полей: в- с"e залито сияньем предо мною н- ездешним вихрем пляшущих лучей (№ 356)Возвращение к прежнему принципу графического воплощения стиха, разработанному в 1920-е годы, является еще одним доказательством того, что он никогда не был «внешним» привеском и был призван оживить стиховую семантику путем «остраннения» визуальной формы. Отказ от этого принципа в 1930-х годах объясняется коренным преобразованием структуры и семантического строя стиховой речи в сочинениях той поры.
О том, как удавалось автору своей «прозаизированной» записью запутать читателя, свидетельствует следующий пример. В собрании Бема находится цикл (диптих)
Во второй строке читатель (предположительно сам А.Л. Бем) подчеркнул волнистой чертой слова после запятой и проставил акценты над гласными (выделенными у нас курсивом): «кто страницы эти раскроет» – указывающие на нарушение метра. Но читатель ошибся – на самом деле стиховая строчка кончается на словах «страницы эти» (женская клаузула), рифмующихся с окончанием «строки» «где-нибудь на свете».
133
133 Ср. № 429 нашего издания. Liter'arn'i archiv Pam'atn'iku N'arodn'iho p'isemnictv'i (Прага). Архив А.Л. Бема, стихотворения Л. Гомолицкого. № 17.
В начале 1927 года у Гомолицкого установился со «Скитом поэтов» более близкий контакт через Сергея Рафальского, вернувшегося к отцу-священнику в Острог после пяти лет, проведенных в Праге 134 . По приезде в Острог Рафальский весной 1927 г. сообщал Бему:
Частенько встречаюсь с острожским «скитником» – Гомолицким. Сей – воистину поэт; пишет даже не пудами, а тоннами. Много у него абсолютной ерунды, но кое-что очень стоящее, напр. – в сборнике «Дуновение» стих. – «Как ни живите, как живя не верьте – он близок, час...». На него я обращал внимание Марк Львовича 135 и очень хотел бы слышать и Ваше мнение. Самое жуткое, что есть в этом молодом таланте, это его тепличное воспитание. До сих пор он обожаем мамашей, ни разу не напивался пьян... Ни разу не увлекался ничем, кроме стихов, ни разу, по-видимому, не усумнился в том, что искусство есть дело благородное. Если бы его пропустить сквозь хорошее чистилище быта – возможно, толк вышел бы. Только здесь я понял, насколько по-свинcки относится «Скит» к нему. У него ничего нет, кроме стихов и веры в то, что он поэт. Он не пьет, не курит, подолов не подымает, социальными теориями не интересуется – одним словом, совсем глухой человек за исключением стихов. Здесь он проявляет изумительное терпение, прилежание и старание. Беда только, что единственными критиками его являются мамаша и папаша. Почтенные родители не чужды пониманию прекрасного, но все-таки лучше бы их не было. Итак, со всех сторон глухой – Гомолицкий желает слушать только в сторону искусства. «Скит» для него единственное окно. Он в него верит, он на него надеется. Посылая стишки в дрянной журнальчик во Львове, он (Гомолицкий т.е.) с гораздо большей гордостью подписывает тавро 136 , чем свою фамилию. Узнав, что предполагается сборник 137 , он и эту очередную бурю в стакане принимает всерьез. А между тем скитники и даже ортодоксальные «мнихи» вроде Болесциса – ужасно скупо осведомляют своего заброшенного товарища обо всем, что делается в «Ските». Я ему (Гомолицкому) ничем помочь не могу. Во-первых – и меня ни о чем не осведомляют, во-вторых – я с большим трудом сдерживаюсь, чтобы не сказать этому молодому чудаку своего настоящего мнения о «Ските» и вообще обо всем, что в «Ските» делается. Быть может, Альфред Людвигович, Вы как-нибудь повлияете на находящихся под Вами ленивцев и расшевелите их на одно-два письма своему вернейшему товарищу – Гомолицкому. А то, напр., был скитский вечер и никто не потрудился черкнуть юноше, какие стихи его читались, какое они в общем впечатление произвели и что о них думает Скит. Я лично читал ему выдержки из своих (не скитских) писем, повествующих о знаменательном дне Скита, но мои корреспонденты, естественно, интересуются главным образом мной 138 .
134
134 См.: Д.Д. Николаев, «Сергей Милич Рафальский (1896-1981)», Литературное зарубежье: лица, книги, проблемы. Вып. III (Москва: ИМЛИ РАН, 2005), стр. 99-123.
135
135 М.Л. Слоним.
136
136 Т. е. указание на «Скит».
137
137 О замысле первого коллективного сборника участников «Скита», в который предполагалось включить и Гомолицкого, см.: Л. Белошевская, «Пражское литературное содружество “Скит”», в кн.: «Скит». Прага. 1922-1940. Антология. Биографии. Документы, стр. 36. См. также письма Гомолицкого к А.Л.Бему от 3 и 29 марта 1927.
138
138 «Из писем поэтов “Скита” А.Л. Бему», в кн.: Поэты пражского «Скита». Проза. Дневники. Письма. Воспоминания. Сост., коммент. О.М. Малевича (С.-Петербург: Росток, 2007), стр. 309.
Несмотря на разницу в возрасте, оба дебютировали в печати практически одновременно, в одних и тех же, в сущности, местах: в Остроге – Рафальский в журнале Молодые силы, Гомолицкий авторским сборником, вышедшим в 1918 году (оба издания печатались в одной и той же типографии); в варшавской газете За Свободу и в берлинском журнале Сполохи стихи Рафальского были помещены несколько позже выступлений там Гомолицкого. Проучившийся несколько семестров в Петербургском, а затем один семестр в 1917 г. в Киевском университете и закончивший в 1924 Русский юридический факультет в Праге, Рафальский, один из основателей «Скита поэтов», в глазах острожской литературной молодежи выглядел мэтром. Он тогда питал пылкие симпатии к советской России и, собираясь переехать туда, ожидал разрешения советских властей 139 . Своих собеседников он приобщал к текущей советской литературе и горячо пропагандировал среди них Маяковского,
139
139 В Праге Рафальский стоял во главе движения «возвращенцев», проповедовавших (вслед за А.В. Пешехоновым и Е.Д. Кусковой) «возвращение на родину с гордо поднятой головой». См. об этом: В. Кадашев-Амфитеатров, «“Возвращенцы”. От пражского корреспондента “Слова”», Слово (Рига), № 88, 1926, 1 марта, стр. 5. В конце ноября 1927 г. в письме к Бему он заявлял: «Сейчас я уже совершенно эмиграции чужд и целиком – советский». – «Из писем поэтов “Скита” А.Л. Бему», в кн.: Поэты пражского «Скита». Проза. Дневники. Письма. Воспоминания, стр. 318.
Расхождения в эстетических пристрастиях между Сергеем Рафальским и Гомолицким обозначились быстро. Поэтическая позиция Гомолицкого, отношение к художественному творчеству как к священному акту казались Рафальскому глубоким анахронизмом. Хотя в конце жизни он обратился, по свидетельству К. Померанцева, к религии 140 , в Остроге он порицал Гомолицкого за «идеализм», за сближение с евангельским проповедником В.Ф. Марцинковским, объявив себя самого «материалистом». В свою очередь, и Гомолицкий критически отнесся к писаниям старшего «скитовца» за то, что тот «свое творчество превращает в ювелирную работу». Чужд он был и восторженного отношения к Маяковскому: ему претил политический сервилизм поэта революции («Он что-то очень предупредительно спешит за настоящим моментoм»).
140
140 К. Померанцев, «Непреклонный. Памяти С.М. Рафальского», Русская Мысль (Париж), 1981, 17 декабря, стр. 9.
Однако обсуждения и споры, вспыхнувшие с появлением Рафальского, расшевелили литературную молодежь в Остроге. Гомолицкий переставал чувствовать себя в вакууме, заново убеждаясь в значении литературной среды. Контакты с Рафальским совпали у него с ощущением перелома в творчестве, начала нового периода, пришедшего на смену завершавшейся пятилетней работы над «Дуновением». В писаниях 1927-1930 обнаруживается тенденция выхода за пределы «герметической» поэтики «Дуновения», снижения и «обмирщения» тематики. Стремлением нащупать новые пути вызвано было обращение к народному стиху и стилю в замысле большой вещи «Среди моря полей холмистого встретил Миша Милу Алексеевну», который он, впрочем, после критических замечаний Рафальского, третировавшего всяческое «русопятство», отбросил 141 . Проявлением непреодолимого желания обновления стилистических средств явился переход в стихах (и даже в переписке!) на «новую» орфографию, выглядевшую совершенно экстравагантной для русского глаза 142 . Она явно была вдохновлена особенностями орфографии украинского литературного языка, но лингвистические соображения, побудившие автора сделать именно такой выбор, остаются неизвестными.
141
141 Фрагмент был использован в «К полудню» и в «Дуновении» 1928 г.
142
142 Образец ее см. выше в цитате из стих. «Жатва».
Вместе с Рафальским Гомолицкий принял участие в организации Дня русской культуры в Остроге. Праздник этот стали широко отмечать в Зарубежье совсем недавно – с 1925 года, приурочив ко дню рождения Пушкина 143 , причем не всюду проведение его протекало гладко. В составленном Н.А. Цуриковым обзоре состоявшихся в разных местах в 1925 году мероприятий особенно был выделен Острог:
В этом старинном русском городе, где некогда князь Константин Острожский боролся упорно и отстаивал русскую веру и русскую национальность, пять веков спустя, в иных, конечно, размерах и формах – история всё же была повторена. С одной стороны, большое воодушевление русского населения, с другой, со стороны местной польской власти, не только враждебное отношение, но и прямой запрет празднования.
143
143 Г.А. Кузина, «Значение “Дней русской культуры” в жизни российской эмиграции первой волны», Культура российского Зарубежья (Москва: Российский институт культурологии, 1995), стр. 46-58.
Мы отмечали, что Рига была первой по тому размаху, с которым было проведено там празднование. Острог тоже являлся первым по той глубине национального чувства, которое было проявлено русскими в этот день. 144
В тот первый раз День русской культуры в Остроге оказался, как сообщал присланный оттуда отчет, в центре острого конфликта: представлявший центральную польскую власть местный староста наложил запрет на программу, и после вмешательства русских организаций в Варшаве и протеста, поданного в Министерство внутренних дел, празднование было проведено в урезанном и измененном виде, причем главное событие – реферат «Достижения Русской Культуры» разрешен так и не был 145 . В письме говорилось: «Любопытно отметить, что отказ украинской труппы А.И. Улыханова 146 от выступления в “Д.Р.К.” послужил поводом к ее полному бойкоту не только среди русской, но и польской, и еврейской общественности, в результате чего труппа распалась» 147 .
144
144 День русской культуры. Отчет о праздновании «Дня Русской Культуры» за рубежом в 1925 году. По поручению Педагогического Бюро составил Н.А. Цуриков (Прага, 1926), стр. 24.
145
145 Там же, стр. 25-26.
146
146 Оперный режиссер, незадолго перед тем выехавший из Украины. Правильнее: Улуханов.
147
147 Там же, стр. 27.
Таким был фон, стоявший за решением Рафальского и Гомолицкого включиться в организацию праздника в 1927 году. 29 марта Гомолицкий извещал Бема: «Встреча с Рафальским заставляет меня подтянуться и немного встряхнуться из нашего вечного сна. Мы собираемся пробить стену инертности и поставить ряд вечеров и (верх дерзости) захватить и сделать художественно и достойно день культуры. Но если всё это завершится благополучно – мы будем героями и Скит должен будет поставить нам памятник на какой-нибудь площади Праги». Они вместе декорировали зал, а на Гомолицкого было возложено и написание реферата 148 . До того доклады поручались лицам намного старше, чем он, занимавшим солидное положение в русском обществе и в городе.
148
148 Письмо к Бему от 11 мая.