Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1
Шрифт:
Отзыв Г.В. Адамовича содержался в рецензии на несколько сборников второстепенных поэтов-новичков. Все они, в его глазах, подтверждают тезис о кризисе, наступившем в русской поэзии и встреченном полным равнодушием читателей: «Поэты пишут для самих себя, для своих знакомых, для двух-трех друзей или соперников, – и утешаются тем, что их оценит будущее». Кризис – следствие того, что поэзия в современную эпоху, как в Зарубежье, так и в советской литературе, вообще исчерпала себя: «Почва истощена, иссякла,– в ней ничего не может уже родиться», « <...> пушкинский, “пушкинообразный” стих настолько сейчас обескровлен, что вернуть его к жизни уже невозможно. Едва ли в будущие ближайшие десятилетия “центр тяжести” русской литературы будет находиться в поэзии». О рецензируемых книжках критик заявлял: «книги эти не имеют большого значения, сами по себе они важны только в массе, как симптом, как явление... Авторы их вовсе не бездарны. Но гораздо важнее для литературы вопрос, почему заранее, еще до чтения, к ним, к этим чистеньким,
Б'oльшая часть статьи посвящена была Гомолицкому и его Дому. Даже о самом изяществе оформления книги Гомолицкого Г.В. Адамович отозвался пренебрежительно, как о проявлении неискоренимой графомании. Столь же высокомерными были его рассуждения о стихах, составивших книгу:
Сборник, изданный «от руки»,– на мой личный вкус, лучший из тех, которые перечислены в подзаголовке этой статьи. Автор его – Л. Гомолицкий называет сборник «Дом». Не то, чтобы в нем было что-то резко-своеобразное, запоминающееся или бесспорно-удачное... Нет, но сквозь тускловатые строки Гомолицкого слышится голос, слышится интонация, т.е., в сущности, заметно отношение к миру. К этим стихам нельзя остаться вполне безразличным. Если в них и нет поэзии, то есть во всяком случае какое-то смутное обещание ее или воспоминание о ней... Кое-где заметно влияние Д.Кнута,– если только это не просто подражание его манере.
Последнее замечание о Кнуте, служащее коррективом к статье Цетлина, – пожалуй, наиболее проницательное и верное в этой характеристике (хотя к такой догадке критик мог прийти, услышав о варшавском поэте в беседе с Кнутом). Завершалась статья безапелляционным советом:
В общем – всё недурно. А все-таки с тем большей настойчивостью хочется еще раз сказать, что на нашем «поэтическом фронте» крайне неблагополучно. С тем большей уверенностью хочется повторить то, что давно сказал Брюсов:
– Пишите прозу, господа! 334
С такой безрадостной картиной Адамовича оказался солидарен В. Вейдле в написанной независимо от той рецензии и гораздо четче формулирующей свои положения статье, которая оперировала не одним русским материалом, но всей новой европейской литературой. «Сумерки стиха» он усматривал в «исчерпывании или омертвении всевозможных строфических форм» и в последовавшем за этим исчерпании стихотворных размеров. «Стихи утомляют, стихи надоели, стихами никого не удивишь, стихов никому не нужно <...>» 335 . Вслед за ними повторил этот мрачный диагноз и М.О. Цетлин 336 .
334
334 Георгий Адамович, «Стихи» <Л. Гомолицкий. «Дом», 1933. – Н. Дешевой. «Листопад», 1934. – Б. Волков. «В пыли чужих дорог», 1934. – В. Галахов. «Враждебный мир», 1933. – П. Гладищев. «Сны наяву», 1934>, Последние Новости, 1934, 8 февраля, стр. 2; перепеч.: Г. Адамович. Одиночество и свобода. Составитель, автор предисловия и примечаний В. Крейд (Москва: Республика, 1996), стр. 301-303.
335
335 В. Вейдле, «Сумерки стиха», Встречи (Париж), 1934, № 3 (март), стр. 105-108. Эту статью Вейдле, как и «Стихи» Г. Адамовича, процитировал К. Гершельман в полемической статье «О современной поэзии» (Новь. Шестой сборник ко «дню русской культуры». Издание комитета «Дня русской культуры» в Таллинне, 1934, стр. 50-56). Соглашаясь с положением о «кризисе», он выразил уверенность, что эмигрантская поэзия сможет выйти из него, отойдя от чистого эксперимента и обратившись к углублению содержания.
336
336 М. Цетлин, «О современной эмигрантской поэзии», Современные Записки 58 (1935), стр. 452-461.
Дал отпор этим утверждениям о кризисе и сумерках стиха сам Гомолицкий в статье, напечатанной в журнале Числа. Это было первое его выступление в парижской печати. Не упоминая ни словом рецензии Адамовича и сосредоточившись на споре с В. Вейдле, Гомолицкий заодно метил и по адресу той статьи в Последних Новостях. Тезису о гибели он противопоставил заявление о необходимости и неизбежности революции в стихе, революционизирования стиха. «Невозможна и оскорбительна» ныне не только «бальмонтовская сладкопевность», но и «напряженное сладкогласие» Блока. Будущую «революцию», как явствует из контекста, Гомолицкий видел в обращении к большому эпосу (новой «Магабгарате») или «молитвенному распевному складу», в отказе от «легкого» стиха и, видимо, от камерной лирики вообще – во имя эпоса. Наперекор заклинаниям о гибели он выдвинул утверждение об уже совершающемся «рождении стиха»: оно «происходит в суровой молитвенной обстановке, в большой скупости слов, в многозначительном молчании» 337 .
337
337 Л. Гомолицкий, «Рождение стиха», Числа. Кн. X (Париж, 1934), стр. 241-242.
«Рождение стиха» было не единственным выступлением Гомолицкого в этом томе парижского журнала. В пику той же статье Г. Адамовича (где критик язвительно упомянул о расплодившихся в провинции всевозможных поэтических содружествах) редакция Чисел пригласила корреспондентов с мест прислать отчеты о деятельности таких организаций. Хотя помещенный к книге подробный отчет о варшавском Литературном Содружестве не был подписан, нет сомнения, что прислал его Гомолицкий 338 . Богатство информации в представленном материале способствовало дезавуированию высокомерных сентенций Адамовича.
338
338 «Литературные содружества. Литературное содружество в Варшаве», Числа. Кн. X (Париж, 1934), стр. 243-245.
Но напечатанный в Числах отчет имел и другую пользу: он детально освещал собрания 24 февраля и 3 марта 1934, состоявшиеся в момент, когда газета Молва закрылась и в распоряжении содружества впервые не оказывалось своего печатного органа. Грозные предвестия краха газеты появились с декабря. В.В. Бранд писал Н.А. Цурикову: «С газетой совсем плохо, если не случится чуда, то мы погибнем. Кто нас убьет: наборщики, типография или налоги, не знаю. Возможно, что и все вместе. Грустно об этом писать. Вообще к Новому Году настроение создалось совсем не праздничное» 339 . 4 февраля он же сообщал Бему:
339
339 Письмо от 27 декабря 1933. Hoover Institution Archives. N. Tsurikov Papers. Box 13.
31 января вышел последний номер «Молвы», номер от 1 февраля был уже набран, но выйти не смог. Почти два года мы боролись за существование газеты, ведя ее без денег, но в конце концов безденежье и современная политическая обстановка нас убили. Конечно, нашей газете можно многое поставить в упрек, и наши недостатки явились одной из причин нашей гибели, но не в них основная причина. Основная причина в равнодушии русских людей к русскому печатному слову, каждый промах ставят в строку, требования предъявляют громадные, а достоинств не замечают и ничего сами не дают. Довольствуются бульварными польскими газетами, а в русской ищут откровений и если их не находят, то осуждают газету. Сыграло большую роль и то обстоятельство, что непримиримое отношение к большевикам сейчас не в моде. Трудно определить причину смертельной болезни, всё равно как у человека не определишь, где и когда он простудился.
Складывать оружия мы не намерены. В чем выразится наша деятельность, еще сказать трудно. Может быть, кое-как договорившись с кредиторами, начнем издавать еженедельник, может быть, будем стараться проводить свои мысли путем докладов, лекций и т.п. Пока еще не знаю. Одно только можно сказать с уверенностью: катастрофа не только не разбила нашу политическую группу, но еще больше ее сплотила, и ред<акционный> комитет «Молвы» работает по-прежнему в полном единении. Так как наш комитет представляет собой пример широкой коалиции, то существование группы «Молвы» мы считаем очень важным. Тяжело писать о смерти газеты, как будто сообщаешь о смерти дорогого человека. <...> 340
340
340 Liter'arn'i archiv Pam'atn'iku N'arodn'iho p'isemnictv'i (Прага). Архив А.Л. Бема.
Для Гомолицкого прекращение газеты стало тяжким ударом: только благодаря Молве ему удалось освободиться от «грубой» работы, которой он занимался до приезда Евы в Варшаву, и получить хоть и изматывающую, но кабинетную, в редакции 341 . На следующий день после краха он писал К.А. Чхеидзе:
Письмо ваше очень растрогало меня, дорогой Друг, тем более, что пришло оно в такую тяжкую для меня (и морально и житейски тяжелую) минуту. «Молва» скончалась. Теперь – страшно голода, бездомья, прозябанья, но еще страшнее, что больше нельзя печататься. С заграничными изданьями нет такой тесной связи, да если бы и была – откуда взять средств на переписку. Заканчиваю последние письма, пока еще есть возможность разослать их, чтобы потом замолкнуть. <...>
341
341 «Я же непосильно много работаю, работой не своей – сижу над цифрами в администрации, над переводом хроники», – извещал он Д.М. Кнута 23 ноября 1933 г.