Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1

Гомолицкий Лев Николаевич

6

Годов тридцатых смирный человек – декоративный матерьял парадов, боев и митингов... Безумный век мне тихим подвигом отметить надо. Придя от белых вьюг и черных рек, в стране подстриженной чужого сада на камне европейских городов я променять на звуки их готов.

7

Охотно верю – предкам было скушно в российском Домике в Коломне. Нам же в нем все милым помнится. Мы русским калачем гостей иноплеменных прямодушно готовы потчивать и здесь, в краю чужом. Вот самовар картонный вьет послушно бумажный пар, и Пушкина

за ним, одушевясь, цитирует Тувим.

8

О Муза! для коломенских идиллий, благословенных Пушкинских октав сойдем и мы – мир неизменно прав – в смиренный дол печалей и насилий, гримас бесовских, демонских забав, и вспомним в утешенье: в мокрой пыли варшавской мглы в посольство иль на бал здесь некогда сам Гофман проезжал

9

в карете черной – и слуга безхвостый, наперсником прикинувшийся бес, ему нашептывал заклятья под навес с подножки задней. Слово беса просто – привычное, утратившее вес, но сколько в нем магического роста. Речей бесовских сладостна кудель – и мчались бесы в русскую метель.

10

Теперь их нет. Пророчат не они в завьюжном хохоте о русской смерти – глухие демоны сменили бесов – верьте! – вот почему так скучны стали мы: насмешливы проказливые черти, а демоны торжественно скучны. Я юношей их часто видел в дыме зорь огненных – суровыми, нагими.

11

Когда умнели августовски дни, прозрачнели осенними кострами дерев и туч, и властными стихами я управлял небесными огнями, – высокими волынскими ночами являлись мне торжественно они – гиганты черные, глухонемые – и их приветствуя, леса склоняли выи,

12

леса гремели темною листвой. Полями над изжаждавшей землей шли демоны, и душною грозой казалось людям приближенье духа. У чресел их встречались громы глухо и вспыхивали молнийной стрелой. И пепелили, низвергаясь, громы сердца людей, и пажити, и домы.

13

Ни плач о мертвых, заключенных, нет, не в жестоте лишений одичанье – был страшен мрачный демонский навет. И видел я: – исполевает свет: бездушит мир, скудеет состраданье. И дух неволило негодованье. Бежали мы, но и в чужом краю я видел скорбной родину мою.

14

Тогда, я слышал, говорили: сон проклятый – годы чуждого засилья, насильем кто ответит на насилья, тот победит – второй Наполеон. Не спорил я – ведь знал, что был рожден не человеком враг, что носит крылья, и тенью их, точащей адский яд; он жжет сердец богоцветущий сад.

15

На демонские мрачные забавы единственный пророчил я ответ: миротворенье ангельское славы молитвенной, Фаворский умный свет, благочестивость дней, – быть может лет. И тихим подвигом мы будем правы – от немоты молитв – движенья губ – враг рухнет в бездну, как подмытый дуб.

16

Путь скудный, неизвестный и упорный. Я изменил ему в тот день позорный, когда взомнил, что можно волшебством достигнуть легче власти, чем постом, над

демоном. Но в магии той черной знакомой сладостью, холодным торжеством магически мне ямбы зазвучали и в снах орфических аттические дали,

17

и гул эпический громады влажной вод вновь огласил безумный хоровод полуязыческих кровавых таинств. Священный колос факелом цветет, и Муза с лирой каменною манит – мне чудилось – в успенье – тайный грот, и оживает лира и над нами звучит – до слез – знакомыми стихами.

18

Так в час решающий я был смущен игрой бесовской. Детский полусон: парк Павловский, в нем Музы, Аполлон – вы, в отрочестве виденные боги, – сказалось все. И я сошел с дороги, где умный свет на мир струился строгий. И в тайнопись страстей, стихий, светил я ум свой возмущенный погрузил.

19

Услужлив Враг: в полях волынских встретил я старца странного. Безумец жил в заброшенном окопе. Он сложил очаг из кирпича, на нем варил похлебку из корней. Был странно светел безумца облик. Он меня отметил, мне фолианты древние раскрыл – он спал на них – и тайну мне вручил.

20

Она была в магической колоде старинных карт. Их знаки изучал я в одиночестве ночами (на свободе от дней, крутивших свой ленивый вал, как тот орган, что в детстве на комоде, стуча и щелкая пружиной, напевал тягуче менуэты и романсы), раскладывал волшебные пасьянсы.

21

Дух пламени, дух камня, влажный дух, воздушный дух – войдите в язь и слух. Вот немота по миру – снежный пух расходится и снова – снова – снова от лона оглушенного земного до лона отраженно мирового восходит трижды возглас – трижды три: стань камнем – каплем – воздухом – сгори!

22

В тот год сурово было Рождество. Мир, снегом оглушонный, ослепленный, нехристиански правил торжество священной ночи. Мрачно озаренный лампадой керосиновой, зажженной с молитвой духам, жаркий, воспаленный я свой пасьянс магический метал, записывал, клал на распев, марал.

23

И совершилось – может быть случайно сложились карты, может быть истек какой-то духам нареченный срок... Он темен был, но был прекрасен – тайна в чертах его светилась; был высок и произнес так странно слово Бог – от непривычки, может быть, от боли, но я велел, испытывая волю.

24

И две минуты был в моих руках весь мир. Я был всесилен. Взмах ресниц, движенье брови, слово повелевало духам. И готово то слово было прозвучать в веках. Но упоенье – в том не было злого –: миг достиженья, власти, торжества меня сковал. Кружилась голова.

25

Я представлял обугленных томленьем во власти демонов, уже повитых тленьем – их заживо гниющие тела... И я встаю, торжественным движеньем кидаю свет – летит звездой стрела – горит страна – и черная зола испепеленных демонов по свету рассеяна –: взял прах, подул и нету