Сочинения в 2 т. Том 2
Шрифт:
Сколько времени провел в этом трюме Шаповалов, он не мог сказать. Они заделали девятнадцать пробоин. Четыре раза гасили пожар. Груз лихорадил под ногами, зловеще поблескивали в просветах меж досок медные ободки.
Так и уснул здесь Игнат, весь в копоти и гари, в ссадинах и синяках; свалился на ящик и уснул.
Груз из трюма номер четыре пришлось переносить в другие трюмы. Работала большая часть команды и даже раненые бойцы. У котлов оставались два человека. Они стояли бессменную вахту — двенадцать часов. Судно шло медленно, слишком медленно,
И все же корабль был еще жив. Машина опять начинала работать. Медленно вращался дейдвудный вал, передавая винту свою силу. Корабль продолжал путь.
В полдень третьего дня он был замечен в виду Туапсе. В порту его уже не ждали. Разбитая рация молчала. Не встал, не проснулся молодой, поседевший радист… Посылать в порт связного Вежелев не счел нужным. Он рассчитывал, что судно прибудет раньше связного. Их мог бы выручить буксирный катер, однако и сам он плелся сейчас на буксире, с мостиком, разбитым в щепы, с порванным штуртросом, с развороченной и перекошенной кормой. Маленький корабль дважды пытался отвлечь огонь противника на себя, и ему это удавалось.
Когда на дальнем рейде Туапсе показалось диковинное судно: без мачт, с наклоненной вперед и как бы падающей трубой, с надстройками необычайной формы, — из порта полетели запросы: «Кто? Куда следует?.. Название судна?..» Странный корабль не откликался. Он медленно приближался к портовым воротам, останавливался, заметно меняя курс, двигался зигзагами, полукругами, углами… С бронекатера, который вышел навстречу неизвестному судну, вскоре была получена радиограмма. Дежурный радист выбежал на балкон. Бледный, всклокоченный, с трясущимися руками, он размахивал клочком бумаги, прыгал у перил и, показывая на море, выкрикивал одно слово:
— Волков!.. Волков!..
Тогда гудки и сирены стоящих в порту кораблей дружно затрубили победный привет, и на мачте над Управлением порта взвились цветные флаги, а на мол, на причалы, даже на дальний, разбитый волнорез выбежали все, кто был в этот час в порту: грузчики, штурманы, машинисты, матросы, крановщики, зенитчики, рабочие ремонтных бригад, каменщики, плотники, водолазы, — и все они сняли фуражки или взяли под козырек, когда исполосованный, исхлестанный осколками корабль, со знаменем, реющим над кормой, медленно приблизился к причалу.
Шаповалов спал на коммингсе трюма. Его разбудил этот несмолкающий салют. Он открыл глаза: наконец-то они пришли!.. Лишь один раз взглянул он на причал и отвернулся.
Люди кричали что-то наперебой, десятки рук тянулись, чтобы принять швартовый конец. Шаповалов тоже поднял руку и засмеялся, но что-то стиснуло горло, и берег потемнел, — он вспомнил о капитане и о Василькове. Он стал смотреть на город, на дальний зеленый склон, куда все эти долгие, несчитанные часы как будто непрерывно шел он,
Сходни были спущены, и судно огласилось топотом ног, веселыми голосами. Игнат поспешно встал… Он оглядел свою одежду и почти испугался: как же пойдет он через весь город в этом тряпье? А руки, а лицо! Нужно помыться, хотя бы немного привести себя в порядок… В кочегарской душевой, куда он пробрался в обход многочисленных, шумных гостей, было сухо и жарко. Донки давно не работали. Напрасно откручивал он краны. В душевой не было воды.
Капитана уже перенесли на берег, в портовой лазарет; часть команды получила от Вежелева разрешение отлучиться в город, а Шаповалов не знал, что ему делать, куда идти?
Вежелев и усатый механик сами разыскали его на баке, силой потащили в каюту, налили чарку, сунули под руку Игнату мыло и полотенце. Механик раскрыл свой рундук и предлагал все, что имел: плащ, рубаху-косоворотку, войлочные, комнатные башмаки, даже купленную где-то тропиках шляпу, плетенную из рисовой соломы, но Шаповалов, конечно, отказался. Обычно оживленный, штурман мрачнел и вздыхал;
— Сгорел мой багаж… Главное — брезентовая роба сгорела. Я бы приодел тебя, франтом сделал бы!..
Добродушный штурман забывал, что в его сгоревшей брезентовой робе могли бы поместиться трое таких, как Игнат.
Сколько пробыл Шаповалов на корабле после швартовки — час или два? Вообще, он не успел еще разобраться, сколько минуло времени с той минуты, когда катер покинул порт. В трюме не было ни ночи, ни дня — только факелы то горели, то гасли.
С берега прибыл посыльный, молодой, веселый паренек в лихо сдвинутой набекрень капитанке. Он взглянул на Вежелева, на механика, на Игната, прыснул от смеха и покраснел.
— Что? Некрасивые? — обиженно спросил штурман. — С нами, понимаешь, не было маникюрши.
— Мне Шаповалова, — сказал посыльный. — Капитан порта просит к нему…
— Дайте хоть помыться человеку, — вмешался механик.
— Нет, — твердо сказал посыльный. — Там неотложное дело. Капитан просил сейчас же.
Игнат не прощался с новыми своими друзьями, он был уверен, что еще вернется на корабль.
В портовом лазарете, расположенном здесь же, неподалеку от причалов, в приемной комнате, светлой и чистой, особенно неловко почувствовал себя Игнат. Дежурная сестра, строгая старушка, удивленно развела руками, вздохнула и подала ему халат.
Шаповалов вошел в палату и остановился у двери. Капитан лежал на высокой постели, перед распахнутым на теневую сторону окном. Подоконник сплошь был уставлен цветами; за их пушистыми белыми головками, похожими на комья снега, за темной и влажной листвой, как будто у самого окошка сверкающей синей стеной вставало море.
Неуловимо изменилось лицо капитана. Не было оно бледным или измученным, утомленным; просто спокойнее стало оно и светлей. Он смотрел на Игната словно в ожидании. На одеяле, под смуглой рукой его, лежал знакомый пакет.