Сочинения в 2 т. Том 2
Шрифт:
— Мы будем считать, что тебя убили, Егор, — сказал Головнин негромко, и лицо его дрогнуло, а глаза потемнели. — Русские люди узнают, что здесь, далеко от родины, на мысе Доброй Надежды, спит вечным сном убитый английскими тюремщиками русский моряк… Когда мы вырвемся из плена и придем на Камчатку — там, на родной земле, мы поставим памятник тебе, Егор, и надпись на памятнике расскажет о честном труде твоем и о тех, кто повинен в твоей смерти.
Он слышал: кто-то из матросов повторил:
— Когда мы вырвемся из плена…
Была в этих словах надежда и была нетерпеливая решимость.
Надежда и нетерпение давно не давали покоя Головнину.
И снова монотонным, печальным звоном корабельные склянки отсчитывали часы, сменялись вахты, приходили и уходили иностранные суда, маршировала на берегу английская морская пехота… И проходили недели.
В апреле исполнился год после того памятного дня, когда шлюп вошел в Саймонс-Бей. Уже наступил май… Пестрые ракушки и зеленоватые водоросли густо покрыли подводную часть шлюпа. Обычно они покрывают обломки затонувших кораблей… Долгими ясными ночами, глядя на горы, позолоченные луной, на зеленый холодный огонь волны, Головнин думал иногда невольно, что время сомкнулось над его «Дианой», над судьбами вверенных ему людей, будто сама морская пучина.
Но в половине мая внезапно подул желанный норд-вест и вечернее небо закрыли тяжелые тучи.
Головнин вышел на палубу, осмотрелся. Близко чернел смутной тенью вице-адмиральский фрегат. Еще днем Василий Михайлович приметил, что паруса на нем не были привязаны. Большие военные корабли, стоявшие на якорях несколько дальше, еще ремонтировались, они не могли бы пуститься в погоню. Оставалась еще одна опасность — о ней Головнин узнал по сигналам с гор, — у входа в бухту курсировали два неизвестных судна: возможно, это были английские военные корабли? Об этой опасности долго раздумывать, впрочем, не приходилось. Если будет погоня, значит, будет и бой.
Он кликнул Рикорда. Можно было подумать, что лейтенант ждал этого вызова. Он дежурил здесь же, у капитанской каюты.
— Сейчас уходим, — сказал Головнин. — Вызвать всех наверх… На марсах и реях будут работать все: офицеры, унтер-офицеры, гардемарины, рядовые… Пусть расположатся на палубе незаметно. Соблюдать полнейшую тишину… Мы выйдем из бухты под штормовыми стакселями.
— Есть! — радостно воскликнул Рикорд и, словно самого себя уверяя, добавил тихо: — Я верю в счастье…
Ровный норд-вест вскоре сменился шквалом. Белые гребни волн завьюжились, закипели, звонко ударили в борт шлюпа. Рваные тучи спустились до верхушек мачт; сырой, волокнистый туман, просеченный хлестким дождем, окутал всю бухту и берег. Именно о такой погоде в долгие дни и ночи ожидания мечтал Головнин. Однако в эту минуту, когда окончательно решалась судьба всего экипажа, голос его прозвучал буднично и спокойно, так, будто слова команды были самыми обычными, повторенными уже много раз:
— Рубить канаты…
Он слышал короткий, приглушенный звук. Черные тени замелькали на полубаке. Потом ощутимо дрогнула палуба, и под напором ветра судно медленно двинулось к середине бухты.
С небольшого баркаса, что стоял на якоре в тридцати метрах от «Дианы», усиленный рупором голос прокричал то ли в изумлении, то ли в испуге:
— Они уходят! Эй, на «Резонабле»… Пленные пытаются бежать!
Головнин оглянулся на вице-адмиральское судно. Сквозь клочья тумана он отчетливо видел, как там, на корме, на
Этот, самый опасный участок пути, где столкновение с каким-нибудь кораблем казалось неизбежным, Головнин неспроста изучал в течение многих дней. Сколько раз выходил он на шлюпке на дальний рейд и к мысу, за которым так явственно, звучно, могуче дышал великий, величайший океан… Выйти из бухты или провести в нее судно Головнин смог бы теперь в любую погоду, в самую темную ночь. Но корабли, приходившие в бухту, обычно сменяли места стоянок в зависимости от выгрузки, от погрузки, от распоряжений мастера-атенданта — знатока гавани и рейда, грунта, течений и ветров. Перед вечером, пристально осматривая знакомые очертания Саймонс-Бея в подзорную трубу, Головнин старался запомнить местоположение судов. Если бы сейчас ему пришлось нанести на карту бухты тридцать или сорок точек, где брошены якоря, он сделал бы это в течение минуты и без ошибки. Однако некоторые суда могли переместиться. В сумятице шквала, тумана и дождя, в ночной темноте, что в этих краях надвигается удивительно быстро, дозорным на полубаке и на марсе не увидеть стоящий на пути корабль.
Да, на какое-то время он позабыл и о «Резонабле», и о береговых батареях, Наверно, вице-адмиральский фрегат уже пустился в погоню? Почему молчат батареи? Но вот прямо по курсу, прямо перед бушпритом «Дианы» вырисовывается черная тень… Корабль! Остались минуты, и шлюп протаранит неизвестное судно. Головнин хватается за спицы штурвала.
— Лево на борт!..
У самого борта «Дианы» проносится черный силуэт… И снова звенящим шквалом наваливается ветер; кружится крутень распыленного дождя, белыми вспышками просвечивают сквозь мглу взлетающие выше борта гребни волн.
Какое это счастье — после бесконечного, мучительного плена опять услышать гул океана!
За все время своей службы на флоте Головнин не помнил другого примера, чтобы так молниеносно выполнялись его распоряжения: это была трудная, опасная работа — на мокрых и скользких реях, в непроглядной тьме ночи, под ветром, похожим на яростный водоворот. Слово команды — и уже закреплен фок; и поставлены грот-марсели; и выстрелены брам-стеньги; и подняты брам-реи, и поставлены брамсели… Только бы прекратился шквал и подул ровный ветер — шлюп уже был изготовлен встать под все паруса.
На какие-то секунды в просвете меж рваных туч открылись угрюмые высоты берега. Это был знакомый мыс Хингклип… Значит, грозная скала Уитл осталась далеко за кормой. За мысом волны уже не сталкивались, не кипели, — высокими покатыми грядами уносились они в ночь, в могучий простор океана.
До самого рассвета ни один человек на шлюпе не сомкнул глаз, никто не пожаловался на боль от ранений и ушибов.
В первых неровных проблесках рассвета Головнин увидел свою команду, заполнившую переднюю палубу корабля… Мокрые, в рваной одежде, в ссадинах и смоле, люди стояли неподвижно, словно окаменев, напряженно вглядываясь в безбрежную даль, и суровая радость освещала их лица.