Сочинения в 3 томах. Том 2. Диктатор
Шрифт:
2. В случае продолжения войны все военнопленные, захваченные в ходе последующих битв, будут содержаться в лагерях карательного режима, ухудшенного даже по сравнению с вашими лагерями для военнопленных.
3. Если какие-то соединения ваших армий, отчетливо сознавая свое безнадежное положение, будут исступленно сражаться ради накопления трупов и лживых традиций «воинской доблести», офицеры и солдаты, виновные в таком преступлении, по захвате их будут предаваться суду Священного Террора для выполнения унизительно-позорной их казни, без права апелляции к суду Милосердия.
Командующий армией Латании Альберт Пеано.
Разведчикам
– Картина ясна, - говорил Троншке. Генералов собралось в небольшой комнате до двух десятков.
– Проклятый Пеано точно описывает ситуацию. Возможно, какая-то наша часть прорвется на запад, но с чудовищными потерями. Всей армии не прорваться. Маршал Ваксель совершил непоправимый просчет, преуменьшив реальные силы противника, и позором плена заплатил за свою ошибку. Наша разведка катастрофически проглядела создание вражеского огромного водолетного флота. Нас не только обманули. Нас пересилили. За это надо платить. Хорошие военные платят за ошибки собственными головами. Мы доказали, что плохие военные, поэтому не требую в уплату ваших голов. Даю вам свободу командовать собой. Противник предоставил нам выбор: бесчестье и премия за него; воинская доблесть и отвратительная казнь за верность воинским традициям. Есть еще третий выход, я воспользуюсь им. Я написал завещание. Прощайте! Выхожу из борьбы, которую дальше не вправе вести!
Вот такую речь произнес Март Троншке перед своими генералами. А затем удалился в другую комнату и прошил свое сердце молнией из ручного импульсатора. Пеано распорядился похоронить Троншке с музыкой, играли сдавшиеся в плен родеры, в традициях этого народа все события жизни сопровождать хорошей музыкой.
А после смерти командующего началась капитуляция его армии. Я сказал «началась», а не «совершилась», потому что она стала процессом, а не одновременным актом. Никто из вражеских генералов не последовал - с помощью карманного импульсатора - за Троншке. Зато несколько командиров продолжали бессмысленное сопротивление. Понадобилось две недели жестоких боев, чтобы и этих строптивых генералов привести в смирение.
Клуры, оставшись в одиночестве в Родере и Ламарии - дальше они не продвинулись, - с неделю топтались на месте. А потом повернули назад.
Не прошло и месяца после водолетного рейда на Фермор, как наши войска остановились на границе Клура и Родера. Вторгаться в Клур Гамов не захотел. Кроме Клура на западе и Корины с Нордагом на севере, все соседние державы были завоеваны - Патина, Ламария и Родер. Надо было позаботиться хотя бы о временном успокоении этой территории.
Приближалась зима. Война на полях замерла до весны, так мы планировали. Действительность, как всегда, оказалась сложней нашего представления о ней.
8
Осень выдалась отменная. Война отдыхала после диких вспышек огня и ливней. Это открыло возможность отдохнуть и природе. Океан, безмерно обираемый кортезами и нами, замер, ни одна искусственная буря не вздыбливала его. Даже естественных больше не было. Боевые циклоны, свирепо раздиравшие атмосферу, прекратили не только мы, но и кортезы - каждая враждующая сторона накапливала энерговоду для грядущих схваток. И оказалось - ни один ученый метеоролог
А в Латанию возвращались военнопленные. Они ехали в поездах, шли строем по городам, растекались мелкими группами по районам. Население высыпало на улицы - кричали, обнимались, целовались… Еще в лагерях, где томились военнопленные, расписали, куда каждому возвращаться. И каждый эшелон имел свой особый маршрут, пленные получили свою особую форму, свидетельство перенесенных страданий. И в кармане у каждого лежало сто золотых лат и разрешение на отпуск от военной службы - праздник свободы в тридцать радостных дней.
Но одновременно с эшелонами освобожденных по тем же дорогам, в таких же вагонах, в таком же пешем строю двигались и пленные - кортезы и родеры, ламары и патины. Этих не встречали криками радости, всюду, где они появлялись, устанавливалось ненавидящее безмолвие. На них только смотрели - и если бы гневными взглядами убивали, половина не добрела бы до конечной цели своего пути - заблаговременно выстроенных лагерей в далеком тылу. До самого прихода в те лагеря эшелоны находились в бесконтрольном распоряжении Бара, а на месте их принимала новая охрана - министерства Милосердия. Я долго не понимал, почему Гамов так распорядился, ведь охрана врагов, даже захваченных в плен, отнюдь не милосердная операция. Но смысл в таком повелении Гамова имелся, позже я это понял - и не я один.
В мой кабинет вошел Павел Прищепа.
– Есть важные новости, Павел?
– полюбопытствовал я.
Он ответил с холодностью, еще не случавшейся между нами.
– Когда выполнишь свое обещание? Ты знаешь, о чем я говорю.
– Знаю! Я обещал встретиться с Еленой, когда на фронте полегчает.
– Она в твоей приемной. Что ты ей скажешь?
– Что я могу сказать? Пусть входит.
Павел ушел, и появилась Елена. Я пошел навстречу. Вид ее поразил меня. Вероятно, и мой вид показался ей неожиданным. Мы одновременно сказали одно и то же:
– Ты очень переменилась, Елена, - сказал я.
– Ты очень переменился, Андрей, - сказала она.
Я засмеялся, так было удивительно, что мы одинаково увидели изменения друг в друге и сказали о них одинаковыми словами. Она сделала порывистое движение, я испугался, что она бросится мне на шею, и поспешно показал на кресло. Она села. Я сел напротив.
– Я думала, наша встреча будет иной, - сказала она с болью.
Я знал, что она начнет не с поздравлений, что я не казнен, а жив и здоров, а с жалобы на холодность, и подготовил ответ.
– Встреча соответствует расставанию, - я даже улыбнулся.
Она всматривалась в меня большими глазами. Она как бы не верила, что это я.
– Так и будем молчать, Елена?
– сказал я мягко.
Она встрепенулась и притушила распахнутые глаза.
– Андрей, ты уже много дней на свободе… то есть на прежней работе, а мне хоть бы слово, хоть бы намек! Павел сказал, что ты запретил говорить мне, что воротился в Адан. Даже что ты жив, что сцена твоей казни была выдумкой - даже это запретил сказать!