Сочинения в двух томах. Том 2

Юм Дэвид

Ответ на первое возражение кажется очевидным и убедительным. Многие философы после точного исследования всех явлений природы заключают, что целое, рассматриваемое как единая система, в каждый период своего существования устроено с совершенным благопро-изволением и возможно, что в конце концов уделом всех творений будет высшее счастье без всякой примеси позитивного или абсолютного зла и несчастья. Всякое физическое зло, говорят они, является существенной частью этой благой системы, оно не могло бы быть устранено даже самим Божеством, коль скоро мы признаем его премудрым, без тогс5, чтобы это не навлекло еще большее зло или исключило большее добро, которое окажется последствием данного зла. С помощью этой теории многие философы и, между прочим, древние стоики находили утешение во всех горестях, поучая своих учеников, что постигшие их бедствия являются в действительности благом для вселенной и что при более широком взгляде, способном объять всю систему природы, всякое явление становится объектом радости и восторга. Но, несмотря на все свое правдоподобие и возвышенность, на практике этот довод вскоре оказывается слабым и недейственным. Без сомнения,

вы скорее раздражите, чем успокоите, человека, прикованного к постели мучительной подагрой, если будете проповедовать ему справедливость общих законов, которые породили в его организме вредоносные соки и провели их по надлежащим каналам к жилам и нервам, где они вызывают в настоящее время столь острые мучения. Столь широкие взгляды могут на минуту прельстить воображение теоретика, пребывающего в покое и безопасности, но не могут постоянно сохранять свое господство над его умом, хотя бы последний и не был потрясен страданиями или аффектами; тем менее могут эти взгляды сохранять свою позицию, подвергшись нападению таких могучих соперников. Аффекты вызывают в нас более узкий и естественный взгляд на их объект; придерживаясь порядка, более приличествующего немощи человеческого духа, мы принимаем в расчет только окружающие нас существа и поддаемся влиянию таких явлений, которые кажутся добром или злом в пределах этой частной системы.

С нравственным злом дело обстоит так же, как и с физическим. Нет оснований предполагать, что отдельные соображения, столь мало действенные по отношению к последнему, окажут более сильное влияние, будучи применены к первому. Дух человека создан природой так, что при столкновении с некоторыми характерами, наклонностями и поступками он мгновенно испытывает чувство одобрения или порицания, и нет эмоций, которые были бы более существенными для его строения и склада. Наше одобрение вызывают главным образом характеры, способствующие миру и безопасности человеческого общества, тогда как наше порицание возбуждается преимущественно теми характерами, которые вредны обществу и разрушают его. Отсюда с полным основанием можно предположить, что нравственные чувствования прямо или косвенно вызываются размышлением над этими противоположными интересами. Что же из того, если философские размышления приводят к иному мнению или предположению? А именно к тому, что всякое явление справедливо в отношении к целому и что качества, вредные обществу, в сущности так же благодетельны и так же соответствуют первичному намерению природы, как и те, которые более непосредственно способствуют его счастью и благосостоянию. Разве такие отдаленные и шаткие умозрения в состоянии одержать верх над чувствами, вызываемыми естественным и непосредственным взглядом на вещи? Разве досада человека, у которого украли значительную сумму денег, сколько-нибудь умеряется подобными возвышенными размышлениями? Так почему бы не считать совместимым с последними моральное негодование человека по поводу преступления? Или почему бы признание реального различия между пороком и добродетелью, равно как и между физической красотой и безобразием, не могло быть примирено со всеми умозрительными философскими системами? То и другое различие основано на естественных чувствах человеческого духа, и чувства эти не должны ни подчиняться каким-либо философским теориям или умозрениям, ни изменяться под их влиянием.

Второе возражение не допускает столь легкого и удовлетворительного ответа, и нет возможности объяснить, каким образом Божество может быть косвенной причиной всех поступков людей, не будучи виновником греха и безнравственности. Все это тайны, с которыми предоставленный сам себе естественный разум не способен справиться; какой бы системы он ни придерживался, он с каждым шагом, который предпримет для разрешения подобных вопросов, непременно будет запутываться в безысходных затруднениях и даже противоречиях. Примирение безразличия и случайности человеческих поступков с предвидением или же защита абсолютности велений Божества и в то же время освобождение его от виновности в грехе до сих пор всегда превышали силы философии. Для нее окажется счастьем, если она после всего сказанного сознает всю дерзость своих стремлений проникнуть в эти возвышенные тайны и, оставив область, полную столь темных вопросов и недоразумений, с подобающей ей скромностью вернется к своей истинной и настоящей задаче—к рассмотрению обыденной жизни; здесь она найдет достаточно затруднений, к которым может приложить свои изыскания, не пускаясь в необъятный океан сомнений, колебаний и противоречий!

О РАССУДКЕ ЖИВОТНЫХ

Все наши заключения относительно фактов основаны на своего рода аналогии, заставляющей нас ожидать от всякой причины тех же действий, которые, по нашему наблюдению, вызывались сходными с ней причинами. Если причины вполне сходны, то аналогия совершенна и заключение, выведенное из нее, считается достоверным и убедительным. При виде куска железа никто никогда не сомневается, что найдет в нем вес и сцепление частиц, как и во всех других кусках железа, которые ему пришлось наблюдать. Но если объекты не отличаются столь полным сходством, то и аналогия менее совершенна, а заключение менее убедительно, хотя оно все же сохраняет некоторую силу в зависимости от степени подобия и сходства. При помощи заключений этого вида анатомические наблюдения, сделанные над одним животным, переносятся нами на всех; если, например, вполне доказано, что кровообращение наблюдается у одного животного, как-то у лягушки или рыбы, то это дает нам сильное основание предполагать, что оно должно иметь место и у всех. Подобные наблюдения, основанные на аналогии, могут быть распространены еще дальше и приложены даже к той науке, с которой мы сейчас имеем дело. Всякая теория, с помощью которой мы объясняем операции человеческого познания или происхождение и связь человеческих аффектов, приобретает большую достоверность, если мы найдем, что та же теория необходима для объяснения тех же явлений

у всех других живых существ. Попробуем приложить это к той гипотезе, с помощью которой мы старались в предшествующих рассуждениях объяснить все заключения из опыта; мы надеемся, что эта новая точка зрения будет способствовать подтверждению всех прежних замечаний.

Во-первых, очевидно, что животные подобно людям многому научаются из опыта и заключают, что одинаковые явления всегда будут следовать из одинаковых причин. С помощью этого принципа они знакомятся с наиболее наглядными свойствами внешних объектов и мало-помалу с самого своего рождения накопляют запас знаний относительно природы огня, воды, земли, камней, высот, глубин и т.п., а также относительно действий, ими производимых. Невежество и неопытность молодых животных ясно видны при сравнении с хит-

ростью и проницательностью старых, научившихся путем долгого наблюдения избегать того, что вредило им, и стремиться к тому, что доставляло им удобство или удовольствие. Лошадь, привыкшая к скаковому полю, знает высоту препятствия, через которое она может перепрыгнуть, и никогда не попытается сделать того, что превышает ее силу и ловкость. Старая борзая всегда оставит более утомительную часть охоты молодой и станет так, чтобы встретить зайца, когда он возвращается по своим следам, причем все предположения, которые она делает в данном случае, основаны исключительно на наблюдении и опыте.

Это проявляется еще яснее в воздействии, оказываемом выучкой и воспитанием на животных, которые с помощью надлежащего применения наград и наказаний могут быть обучены каким угодно поступкам, даже наиболее противоречащим их естественным инстинктам и склонностям. Разве не опыт возбуждает в собаке представление боли, когда вы грозите ей или замахиваетесь на нее хлыстом, готовясь побить ее? Разве не опыт заставляет ее отзываться на кличку и заключать на основании этих произвольно выбранных звуков, что вы имеете в виду именно ее, а не кого-нибудь из ее сотоварищей и что вы зовете ее, когда произносите эти звуки определенным образом, с особой интонацией и особым ударением?

Как можно заметить, во всех этих случаях животное заключает о факте, выходящем за пределы того, что непосредственно воспринимается его чувствами, и это заключение всецело основано на прошедшем опыте, причем животное ожидает от наличного объекта таких же следствий, которые, по его наблюдению, всегда вытекали из сходных объектов.

Во-вторых, невозможно, чтобы это заключение, делаемое животным, было основано на каком-либо процессе аргументации или рассуждения, с помощью которого животное пришло бы к выводу, что одинаковые явления должны следовать за одинаковыми объектами и что порядок природы всегда останется неизменным в своих действиях. Ибо, если бы подобные аргументы и существовали в действительности, они, без сомнения, слишком глубоки для таких несовершенных умов; ведь даже философский ум лишь с помощью крайней тщательности и внимания мог бы открыть и отметить их. Итак, животные основывают эти заключения не на рассуждении; так же поступают дети и большинство людей в своих обычных действиях и заключениях и даже сами философы, которые в деятельной части своей жизни в общем не отличаются от обыкновенных людей и подчиняются тем же правилам. Природа должна была позаботиться о каком-нибудь другом принципе, более общедоступном и применимом; да и нельзя было доверить столь неизмеримо важного для жизни акта, как заключение о действиях на основании причин, недостоверному процессу рассуждения и аргументации. Если это казалось сомнительным по отношению к человеку, то относительно животных это несомненно, и, коль скоро наш вывод твердо установлен в одном случае, у нас есть веское основание считать исходя из всех правил аналогии, что он должен быть признан вообще, без всяких исключений или ограничений. Только привычка заставляет животных на основании каждого объекта, поражающего их внешние чувства, заключать о его обычном спутнике, и только она при появлении одного объекта переносит их воображение к представлению другого тем особым способом, который мы называем верой. Ничем иным эта операция не может быть объяснена в применении как к высшим, так и к низшим классам чувствующих существ, доступных нашему наблюдению ¹⁹.

Но хотя животные приобретают немалую часть своих знаний из наблюдений, немало получают они и изначально из рук самой природы, и эти знания сильно превосходят ту степень умения, которой животные обычно обладают; при этом знания эти почти не увеличиваются после самой долгой практики и опыта. Мы называем их инстинктами и обычно удивляемся им как чему-то очень необычному и необъяснимому посредством каких-либо исследований, производимых человеческим умом. Но наше удивление, быть может, исчезнет или уменьшится, если мы примем во внимание, что заключения из опыта, общие нам с животными и руководящие всем нашим поведением в жизни,— это не что иное, как род инстинкта, или механической силы, которая действует в нас неведомо для нас самих и которой не управляют в ее главных действиях те отношения между идеями или сравнения их, которые являются истинными объектами приложения наших интеллектуальных способностей. Хотя это и разные инстинкты, но не что иное, как инстинкт, учит человека избегать огня, подобно тому как инстинкт же с такой точностью обучает птицу искусству сидения на яйцах и всей расчетливости, всему порядку воспитания птенцов.

ГЛАВА X О ЧУДЕСАХ⁴⁷

ЧАСТЬ I

В сочинениях д-ра Тиллотсона есть аргумент против реального присутствия⁴⁸, достигающий столь высокой

5. То условие, от которого зависит действие, часто сплетено с другими условиями, которые являются посторонними и лишними. Выделение первого часто требует большого внимания, точности и тщательности.

6. Составление общих правил на основании единичных наблюдений— очень тонкая операция, и весьма легко сделать в ней ошибки в силу поспешности или узости ума, неспособного охватить все стороны вопроса.