Сочинения в двух томах. Том первый
Шрифт:
— Они это сделают. Я сказала, что мы все острижемся, и они обещали, если я сделаю это первая. Но я позабыла и вспомнила только тогда, когда ты заговорил о моих волосах».
Тайный советник рассмеялся: «Они обещали, — мало ли, что обещаешь; но они не сделают: ты останешься в дурах». Она встала со стула и подошла вплотную к профессору.
«Нет, — хрипло прошептала она, — они сделают. Они знают превосходно, что я им вырву все волосы, если они этого не сделают. А они-они боятся меня даже когда я не с ними».
Взволнованная, слегка дрожа, стояла она перед тайным советником.
«Ты так уверена,
Он заразился тотчас же ее самоуверенностью и больше не удивлялся.
— Зачем тебе это нужно? — спросил он.
В одно мгновение она преобразилась. Все странное вдруг исчезло, она снова предстала перед ним капризным, упрямым ребенком.
— Да, да, — засмеялась она, и ее маленькие ручки погладил ли пышные пряди волос. — Да, да. Видишь, в чем дело: мне тяжело с волосами, у меня иногда болела голова. И кроме того — мне очень идут короткие локоны, я знаю. А они будут уродами, — как обезьяны будут они там, в первом классе мадемуазель де Винтелен. И будут выть, все эти дуры, а мадемуазель де Винтелен будет ругаться, а новая мисс и классная дама побелеют от злости.
Она захлопала в ладоши и громко, весело рассмеялась.
— Ты мне поможешь? — спросила она. — Как их упаковать?
Тайный советник ответил: «Поодиночке. Заказною бандеролью». Она кивнула: «Хорошо, хорошо».
За столом она начала рассказывать ему, как будут выглядеть девочки — без волос. Высокая, стройная Эвелина Клиффорд с гладкими белокурыми волосами и толстушка Луизон, которая носит высокую прическу. И две графини Роденберг, Анна и Андреа, — их длинные кудри вьются вокруг хорошеньких личиков.
— Все остригутся, — засмеялась она, — они станут похожи на морских котов, над ними все будут смеяться.
Они пошли в библиотеку. Тайный советник помог уложить волосы, дал ей коробки, бечевку, сургуч, почтовые марки. Закурил сигару, изжевал кончик, глядя, как она пишет письма.
Семь писем к семи девушкам в Спа. На конверте старинный герб тен-Бринкенов: наверху Иоганн Непомук, а внизу серебристая цапля, борющаяся со змеей. Цапля — эмблема тен-Бринкенов.
Он посмотрел на нее, и по его старой коже пробежали мурашки. Проснулись старые воспоминания, сластолюбивые мысли о подростках, мальчиках и девочках… Она, Альрауне, — и мальчик и девочка в одно и то же время.
По его толстым губам потекла слюна, увлажняя черную гаванну. Он опять посмотрел на нее жадным дрожащим взглядом. И он понял в одну минуту, что влечет людей к этому странному маленькому созданию. Они будто рыбы, которые плывут на приманку и не видят крючка, он же хорошо видит острый крючок и думает, как бы его избегнуть — и все-таки съесть лакомый кусок…
Вольф Гонтрам служил в городской конторе тайного советника. Приемный отец взял его из гимназии и поместил волонтером в один из крупных банков. Вольф забыл там, чему с трудом научился в школе, и пошел своею дорогой, делая все, что от него требовали. Потом, когда окончилось время учения, он поступил в контору тайного советника, которую тот назвал своим «секретариатом».
Это было странное учреждение,
Двое молодых людей оформляли книги и корреспонденцию. В конторе существовала особая комната с дощечкой: юрисконсульство. Здесь советник юстиции Гонтрам и Манассе, все еще не достигший этого звания, сидели по утрам. Они вели процессы тайного советника, которые росли изо дня в день: Монассе — наиболее верные, оканчивавшиеся выигрышем, а старый советник юстиции — безнадежные: он постоянно откладывал их и в конце концов приводил к желанному результату.
Доктор Монен тоже имел отдельную комнату, вместе с ним сидел Вольф Гонтрам, которому он протежировал и которого старался образовывать на свой лад. Этот Монен знал много, едва ли меньше маленького Манассе, но никогда его познания ни в чем не соприкасались с его личностью. Он никогда не умел применять их на деле. Он собирал познания, будто мальчик коллекцию почтовых марок, — только потому, что их собирают сверстники. Они лежали где-то в ящике, он о них не заботился: только когда кто-нибудь выражал желание видеть редкую марку, вынимал альбом и раскрывал его: «Вот саксонская, три гроша, красная».
Его что-то влекло к Вольфу Гонтраму. Быть может, большие черные глаза, которые он когда-то любил, когда они еще принадлежали его матери, — любил, как мог он любить и как любил сотни других. Чем отдаленнее были отношения с какой-либо женщиной, тем значительнее казались они ему. Он считал себя теперь интимным советником женщины, хотя на самом деле ни — когда не отваживался даже поцеловать ей руку. К тому же молодой Гонтрам так доверчиво выслушивал его любовные похождения, не сомневался ни на секунду в его геройских подвигах и видел в нем величайшего ловеласа, которым хотелось сделаться самому.
Доктор Монен одевал его, учил завязывать галстук; давал книги, брал с собою в театр и на концерты, чтобы постоянно иметь благодарного слушателя для своей болтовни. Он считал себя светским человеком — и такого же хотел сделать из Вольфа Гонтрама.
Нельзя отрицать, что одному ему Вольф был обязан тем, чем он стал. Ему нужен был такой учитель, который не требовал ничего и постоянно только давал, день за днем, почти каждую минуту, который воспитывал его совершенно незаметно, — и жизнь пробуждалась в Вольфе Гонтраме.
Он был красив, — это видел и знал весь город. Один только Карл Монен не замечал этого: для него мысль о красоте была возможна лишь в тесной связи с какой-нибудь юбкой. И ему казалось красивым все то, что носило длинные волосы, — ничего больше. Но другие видели это. Когда он еще учился в гимназии, старики оборачивались, глядя ему вслед. Зато теперь за ним устремлялись взгляды из-под вуалей и из-под больших шляп, глаза красивых женщин.
— Что-нибудь да выйдет, — проворчал маленький Манассе, сидя с советником юстиции и его сыном в концертном саду, — если она не отвернется, клянусь честью. У нее скоро заболит шея.