Сочинения в двух томах
Шрифт:
В течение тридцати лет он во дворце имел такую власть, что ничего — ни большого, ни малого — не делалось без его решения, так что Иоанн III, король Кастилии, даже одежды не менял без его ведома. Обезглавленное тело было оставлено на эшафоте, подле был поставлен таз для сбора подаяний на погребение человека, который незадолго перед тем признавался по могуществу равным королям. Так меняются судьбы человеческие. Ранее Альвар обращался к прорицателю: было предсказано, что местом его смерти будет Кадагазм (есть в Испании город с таким названием): этого города постоянно избегал Луна, это слово означало и эшафот, которого избежать он не смог (Иеремия Дрекселий в своем «Золотом прииске», часть 2, гл. 8) [1215] .
1215
Иеремия Дрекселий (1581 — 1633) — поэт, автор цитированной книги. — 348.
Лемма. Леммой иногда называется краткое и сильное изречение. Слово музы еврейского происхождения. Далее идет речь об их (муз) происхождении, которое надо искать у самих евреев. У них всякое учение, или наука, особенно нравственная, называется музар (Август Бухнер в 3–й торжественной речи, под конец).
[СОН]
В полночь, ноября 24, 1758 года, в Каврае
Казалось, будто различные охоты жития человеческого по разным местам рассматриваю. В одном месте был, где палаты царские, уборы, танцы, музыканты, где любящиеся то попевали, то в зеркала смотрели, вбежавши из зала в комнату и снявши маску, приложились богатых постелей и проч.
Откуда сила меня повела к тому народу, где такие ж дела, но отличным убором и церемониею творились. И я увидел: ибо они шли улицею с пляшками [1216] в руках, шумя, веселясь, валяясь,
Отсюда вошел в постоялые дома, где лошади, хомут, сено, расплаты, споры и проч. слышал.
1216
Т. е. с бутылками. — 349.
На остаток сила ввела в храм обширный очень и красный, каков у богатых мещан бывает, прихожан, где будто в день зеленый святого духа отправлял я с дьяконом литургию и помню точно сие, что говорил: «Яко свят еси, боже наш во веки веков», и в обоих хорах пето «Святой боже» пространно. Сам же я с дьяконом, пред престолом до земли кланяясь, чувствовал внутри сладость, которой изобразить не могу. Однако и там человеческими пороками по- сквернено. Сребролюбие с корванкою [1217] бродит и, самого иерея не минуя, почти вырывает складки.
1217
Корванка — см. прим. 47 к письмам разным лицам. — 349.
От мясных обедов, которые в союзных почти храму комнатах торжествовались и в которые с алтаря многие двери были, к самой святой трапезе дух шибался во время литургии. Там я престрашное дело следующее видел. Некоторым птичьих и звериных не доставало мяс к яствию, то они одетого в черную свиту [1218] до колен человека с голыми голенями и в убогих сандалиях, будучи уже убитого, в руках держа при огие, колена и голени жарили и, с истекающим жиром мясо отрезая, то отгрызая, жрали.
1218
С витка — одежда. — 349.
Такого смрада и скверного свирепства я, не терпя, с ужасом отвращая очи, отошел. И сие делали будто служители некоторые.
Сей дивный сон не меньше меня устрашил, как усладил. А пробудившись, не преминул со сладостью в самой вещи пропеть: «Святой боже…»
ТОЛКОВАНИЕ ИЗ ПЛУТАРХА О ТИШИНЕ СЕРДЦА
Любезный мой Ириней!
Поздно получил я письмо от тебя, в котором ты просишь меня написать несколько для тебя сентенций, могущих успокоить волнующееся сердце. Под самое сие время припала нужда ехать в Рим с поспешением другу нашему Купидону. Сим своим поспешением помешал моему намерению, однако мне не захотелось, чтоб он отъехал к тебе с пустыми от меня руками. Ведая же, что ревнуешь быть любителем не блудоукрашенной, но благоодушевленной речи, без порядка из собственных моих заметок наврал много речей, дышущих врачеванием и упокоением сердцу. Ублажаю тебя, друг, ибо ты и милость у вельмож, и громкую, паче прочих, славу в народе приобрел. Не так ходишь, как некий, поминаемый в трагедиях, гордый Нерон… (надувшись тем), что глупый народ во все свои трубы и колокола блаженным его проповедует. Сие презрение мирского тщеславия родилось в твоем сердце от того зерна, которое в душе твоей часто я насаждал. Сиречь: ни алмазные пряжки от подагры, ни драгоценный перстень от хирагры, ни монарший венец не может избавить от обморока. Как же может или богатство, или слава человеческая, или скипетр подать сердцу бесстрастие и великодушие, если не будет в нем дух премудрости и дух крепости, равно утверждающий сердце во всяком состоянии, дабы и гордость житейская не соблазнила и нищета человека не привела в отчаяние? Что же есть сей дух разума и дух крепости, если не царствие божие, обуздывающее и управляющее скотские наши прихоти, дабы, повинуясь духу и шествуя царственным, сиречь средним, путем, не расточали столы свои по пагубным крайностям и превратностям. Сего ради по совету Ксенофонтову живя в счастливом состоянии, да памятуем о боге и да чествуем его, если хотим, да и ой нас в бедности не забудет, как имеющих к нему любовь и упование. Слово в слово и муж сердечный поколе еще находится в мирном сердце, как на тихом море, печется предуготовить советы и думы, могущие спасти его от обуреваний. Дабы, чем они благовременнее и знакомее, тем действительнее стали против супостатов его. Пес яростный никоим словом уласкаться не может, кроме тем именем, чем его называют. И сердечные волнения знакомым и постоянным врачевством легко укрощаются [1219] .
1219
Симп словами бодает философа Сенеку. Но зря. Сенека, пишущн о спокойствии сердца, не влечет человека в праздность, но много затевать не советует. А сим самым отвлекает и от праздности, ибо праздным быть и суеты затевать суть разные крайности и равное безумие. Посреди же сих разбойников Христос — божия сила и царственный оный путь: «Я есмь путь, пстпна и жизнь». К римлянину грек сеи пишущий не дерзает именно хулить славного римлянина, учителя кесарского, хотя сам вице–герой и друг кесаря Трояна
Прочее, тот, кто советует, дабы и желающий успокоить сердце не погружался во многие ни публичные, ни превратные дела, ошибся. Первая ошибка в том, что дорогою ценою купить нам припадает наше спокойствие. Сиречь доставать оное праздностью и будто всем нам оную воспевать из трагедии эврипидской песенку:
Лежи, окаянный, с покоем на ложе твоем.
Какая же есть медицина в праздности? Она насморка отогнать не может, не только скуки и тоски от сердца. Не большая же помощь от праздности и друзьям нашим, и отечеству, и присным нашим или (домашним).
Вот коль дорого нам станет сердечный мир, если покупать его праздностью. Сверх сего прельщается, кто думает, будто люди, избегшие многоделия, живут спокойно. По сему образу жены, дома в праздности сидящие, суть благодушнее паче мужей своих. Но не так оно есть. Ибо хотя нежные девы и праздные госпожи в ложнищах своих северною стужею не беспокоятся, но вместо же того скукою, тоскою, амурными горестями, завистными ревниво- стями, суеверными ворожбами, затейными и гордыми мечтаниями посреди спокойных горниц обуреваются. И отец царя Уликса через 20 лет, проживая в своей мызе с единою старухою, стол для него уготовляющею, хотя дом и должность царскую с трудами ее оставил, скорбь же и печаль всегда неразлучну имел в своем уединении. Некиих же сама собою праздность ввергнула в расслабление душевное. Сие пишет Гомер об Ахиллесе [1220] . Сей-де, сидя на морском бреге, распалял кипящей желчью ярость своего гнева. Не ходил в какую-либо компанию. Не выходил и на сражение, а только мучил сердце, горящее в битве, взирая на ненавистный для себя воинский театр. Но и сам себя, жестоко огорчен, бодает следующим словом: «Лежу празден в гавани негодной и только брег обременяю». Отсюда даже сам празднолюбец Епикур советует честолюбцам, дабы последовали своей природе и принимались за гражданские дела. Не получат- де спокойствия в праздности, если не улучат туда, куда родила их мать — натура. Ни вздор ведь плетет, пригла шая к чинам не чина достойных, но не терпящих праздности [1221] . Воистпну бо и многоделие и праздность есть суета, но красота сердца есть страна и град спокойствия; скверная же душа есть море мучений. И сказал я и еще сказать хочу, что и уклониться от блага, и сотворить зло есть равная мука. Мирская мода привязала спокойствие к одной какой-то жизни, например сельской, безженной, царской, но ложь сия на театре Менапдровом [1222] следующими обличается словами: «О друг, я думал, что богатые не вздыхают и что бессонница их не ворочает на постели мягкой…» Потом, заглянув в волнующееся их сердце, так мудрствует: отсюда видно, что в свете жить без беды бог никому не написал, хоть он богат, хоть высок, хоть низок и нищ. Теперь не могут извинить своего безумия те, кто, путь своей жизни оставив, берутся за другой, дабы тем избежать беспокойства. Они подобны не приобыкшим к мореплаванию. Сии боязливцы хотя из корабля опусти- лися в шлюпку, однак равно тоскою и блеванием мучатся, занесши с собою и туда страх смертный в сердце и в утробе своей желчь. Так и безумная душа, своим состоянием наслаждаться не наученная, хотя из жизни в жизнь преходит, но везде грустит и мятется, носящая внутри источник огорчений — растленное сердце. Сим образом богатые и нищие, женатые и безженные и все прочие беспокоятся. Чрез сие бегают из должностей, но паки праздность скучна. Чрез сие рвутся показаться при дворе, а показавшись, досадуют. Больному телу, слабому уму угодить трудно. Больной и на супругу, и на лекаря желчен. Скучен ему пришедший посетить приятель, а отшедший — досаден. Мягчайшее ложе жестко ему. Смотри же, как только воссияло здравия вёдро, тогда превкусною пищею мерзевший самую простую вкушает со сладостию… «Какая причина источила Вашему величеству слезы?» — вопрошают министры Александра Македонского. «Как же не плакать, братцы? В сию минуту слышу от философа, что в мире не един мир есть, но и числа им нет. Ах! А мы доселе и един мир не вовсе покорили». Но душа любомудрая, древний Кратес [1223] , кроткими замыслами кроткого духа легко и сладко проплыл своего жития пучину. Коль горестно страдал перво- воевода греческих войск под Троею! А Диоген, живущий в плени [1224] ,
1220
Ахиллес был первый храбростию из всех греческих воинов, разоривших древний град Трою. Он убил Гектора, храбрейшего всех троян. От сего народа произошел род римский и отсюда имя кесарю Траяну — Предтеча. Гомер был первый пророк древних греков: сей есть главный творец истории троянской. У эллинов поэт назывался тот, кто у евреев пророком. Пророческие писания назывались у евреев песнями и творениями, а у эллинов — музы, пииты, сиречь песни, творения, сотворения. II сюда-то навесткн дают слова оные: «В творениях рук твоих поучался». А за Давидом Исапя: «Воспою возлюбленному песнь».
1221
Язвит Епикура, Ненавистью помрачен, не хотел раскусить сладости, сокровенной в сем епикурском слове. Нет святее сего слова: природе последовать, мочь нести чин, найти в праздности сладость есть то же с богом делать, дело делать сладко есть то же достоинство в силе; сила в природе, природа в боге, как дуб в зерне, пребывает вовеки. Хулит философа за сердечную сладость, потом и сам сказывает, что красота сердечная есть град спокойствия. Будто же не то же есть сласть, сладость и красота в сердце, если оно живет вот где: «Душа моя в руках твоих всегда. Десница твоя восприяет мне. Красота (сиречь сладость) в деснице твоей в конец».
1222
Речь идет о драматическом наследии греческого писателя Менандра (ок. 340—292 гг. до н. э.). Во времена Сковороды тексты комедий Менандра были неизвестны, только в XX в. были обнаружены в папирусах Египта значительные их фрагменты. Сковорода упоминает Менандра также в одном из писем на основе переведенного здесь трактата Плутарха (см. письмо 72, стр. 269—271). — 353.
1223
Кратес — греческий философ–киник (см. прим. 362 к письмам Сковороды М. И. Ковалинскому). — 354.
1224
См. прим. 363 к письмам Сковороды М. И. Ковалинскому. —354.
1225
Фаетон — см. т. I, стр. 499, прим. 42. — 354.
1226
Уколол Пифагора, но не заколол. Пифагор правее его. Он хвалит сердце чисто, а Пифагор перстом, как Предтеча Христа, показывает, где оно. Буий знает, что блаженство всякому нужно есть, а мудрый видит, где оно. Вот пифагорскпи догмат, за которого хвостик он ухватился: «Optima id est cognatam vitae rationem elige. Hanc dulcem faciet consuetudo». Сиречь: избери самую лучшую, разумей, природную жизнь. Сладкою ее сделает обычай. Обычай без природы мертв, но с природою все может, он есть сын ее. Чувствуй, что сердце чистое живет в одной сродной жизни, а когда жизнь природная наша встречает нас не славно, но подло, тогда обычай, сделав ее сладкою, сделает и славною. Ничто же не славно, и сладко, и чисто без природы, без коей и обычай и все мертво; ее единую нарицает Епикур блаженною. Пифагор же, показав, где живет чистое сердце, показал купно, где сладость Епикурова, и чрез сие больше и лучше сказал в двух строках, нежели Плутарх в целой книжице.
1227
Тавленная игра — стариное название игры в шашки, а также игры в кости на расчерченной доске. — 355.
Почему ж и ты не подражаешь мудрым? Лишен ты, например, гражданской ли должности? Чего же тужишь? Теперь станешь жить, сам для себя трудясь. Лишился ли ты милости у вельможи? Так освободишься опасных комиссий [1228] . Утрудился ли уже, отправляя оные? Возвеселись же награде. Какой? Добрая, по пословице, слава лучше мягкого пирога. Житейские ли твои интересы расстроила клеветливая зависть? Отвергни же житейскую печаль, а начни пектись о господе. Многое воистину утешение сердцу — взирать на великих мужей, равно с нами пострадавших, но ведь равнодушно. Досадно ли тебе, что твоя жена неплодна? Взгляни же на царей римских. Ни один из них не имел наследником сына. Досадна ли нищета? Кому же лучше подражать из римлян, как Фабрицию, нищеты любителю [1229] ? Или главе всех своих земляков Эпаминонде? [1230] Не верна ли тебе твоя супруга? Создатель Дельфийского храма, царь Акид [1231] , тоже пострадал. И сие света славы его не помрачило. Так же философа [Стильпона] нецеломудрая его дочь не помешала отцовскому спокойствию [1232] . А порицателям своим отвечал, что зло сие отца не касается. Кто-де око потерял, тот же сам и слеп. Чей грех есть, тому и несчастие, а не другому. А прочие не только своих любезных несчастием, но и злобою своих врагов беспокоятся. Ведь зависть, ненависть, клевета, памятозлобие сами себя жгут и съедают. И на сих самоубийц не негодует, но сожалеет благоразумный, а безразумный мучится. Не только же соседние свары, но и служительская неисправность беспокоит его. Друг, всем и тебе велит меня обличить дружба. Ты подобен врачам, они горькое горьким, а ты грех грехом врачуешь. Беснуюся на служительские погрешности. Сие разуму не есть согласно, Нигде вы не увидите, дабы к добрым служителям не были примешаны и злые; а на все их погрешности разгорятся: и должности вашей неприлично, и спокойствию вредно. В поправке погрешностей будь подобен медикам. Они больному вырывают зуб без дальнего возмущения. Исправляйте их с равнодушием. Тогда их неисправность душу вашу не возмутит. И песий обычай на все лаять в сердце твое не войдет. Самых мелочных ошибок не оставляя без наказания и гнева, приведешь сердце твое в такой обычай, что оно сделается смердящею лужею, всякую стечь, всякие досады в себя приемлющею.
1228
По–римски — commissio, поручение дела.
1229
Государственный деятель Кай Фабриций, который, по свидетельствам биографов, с большим равнодушием относился к богатству. Известен рассказ о том, как он отказался от денежного подарка, преподнесенного ему самнитамп (см. Julii Higini. De vita et rebus illustrium, lib. VI, p. 128). — 356.
1230
Эпиманонд (прпбл. 420—367 гг. до н. э.) — древнегреческий деятель, сторонник рабовладельческой демократии. — 356.
1231
Акид — древнегреческий царь, при котором был построен Дельфийский храм. По другим сведениям, почерпнутым из мифов, храм был построен Трофонпем и Агомедом. — 356.
1232
Стилъпоп из Мегары (ок. 380 — ок. 300 гг. до н. э.) — древнегреческий философ мегарской школы. Сведения о его сочинениях сохранились у Диогена Лаэртского (II, 113). Проповедуя апатию и автаркию, его учение связывает мегарцев и киников со стоицизмом. — 356.
Философия и в собственном и в чужом несчастии не жалостью съедать себя, но врачевать советует. Как же не противно разуму беситься и мучиться тем, что не все те добрые и вежливы, с коими нам жить довелось? Любезный мой Ириней, горазд внемли! Не ревность ли и самолюбие гнездятся в сердце нашем, на чужие грехи беснованием завешанные. Ибо из самолюбия рождается горячность в делах, из горячности — нравность и вспыльчивость, ярящаяся на самую малую неисправность. Будто чрез нее дурное случилось или нечто доброе не досталось. Добросердый же человек все равнодушно приемлет, без огорчения и кротчайше со всеми обходится. Итак, разжевать сие надобно хорошенько. Вот как! ЛиХорадке всякая пища противна, а здравому все приятно. Не видишь ли, что не виновато дело, но тело? Так точно и болящее сердце тем возмущается, что благодушному бывает забавою. Впрочем, много спокойствию помогает, кто отвращает мысль от того, что беспокоит, а обращает к тому, что увеселяет, так как отвращает взор наш на зеленые луга, если его солнечное сияние беспокоит.