Сочинения в стихах и прозе

Нахимов Аким Николаевич

Поединщик.

Отдай его, Меркурий, в мои руки. Пусть он будет под моим присмотром. Слушай, дикий негодяй! Как ты осмелился презирать моим сообществом? Знаешь ли ты, что в Англии принимали меня в лучших собраниях?

Дикий.

Знаю, что ты бездельник. Не заплатить долгу! Убить друга, который ссудил тебя деньгами, за то, что он от тебя их потребовал! Прочь с глаз моих! Я утоплю тебя в Стиксе.

Меркурий.

Постой. Повелеваю тебе, чтобы ты не делал никакого насилия; разговаривай с ним без сердца.

Дикий.

Должен

тебя слушаться. – Ну! Скажи мне, какое находили в тебе достоинство, что принимали тебя в хороших обществах? Что ты умел делать?

Поединщик.

Ты уже слышал от меня, что я играл в карты, сверх того у меня был хороший стол. Ни в Англии, ни во Франции никто не ел лучше меня.

Дикий.

Так ты ел хорошо! Да едал ли ты печёнку, стегно, или плечо убитого француза! Вот разве славное кушанье! Мне на моём веку раз двадцать доставалось лакомиться французятиною. Я всегда держал хороший стол. Жена моя во всей Северной Америке почиталась искуснейшею в приготовлении французского мяса. Ты, чаю, согласен, что кушанье твоё никак не могло сравниться с моим?

Поединщик.

Я бесподобно танцевал.

Дикий.

Попляши-ка со мною. Я целый день в состоянии плясать; и пропляшу военный танец с большею живостью, нежели кто-либо из моих земляков. Покажи ты нам свое искусство! Что же ты стоишь, как столб? Неужели Меркурий ударил тебя своим жезлом? Или ты стыдишься показать нам, как ты неловок и нескладен! Если бы позволил мне Меркурий, то бы я тебя заставил протанцевать так, как ты ещё никогда не танцевал. Говори же, что ещё знаешь ты, негодный самохвал?

Поединщик.

И я должен всё сие переносить! О небо! Что мне делать с этим нахалом? У меня нет ни шпаги, ни пистолетов, а тень его, по-видимому, вдвое против моей сильнее.

Меркурий.

Отвечай на его вопросы. Ты сам желал вступить с ним в разговор. Он нехорошо воспитан; но ты узнаешь от него несколько истин, которые поневоле должен будешь выслушать от Радамонта*. Он тебя спрашивал: что ещё умел ты делать, кроме того, что ты ел и танцевал?

Поединщик.

Я весьма приятно пел.

Дикий.

Ну так пропой же мне свою надгробную, или военную песню. Я тебя вызываю петь. – Но он онемел! Он лжец, Меркурий. Всё врал, что ни говорил; позволь мне вырвать у него язык.

Поединщик.

Меня называть лжецом! – Но ах! Я не смею мстить ему. Какое бесчестье для всей Пошуэловой фамилии! Вот сущее мучение!

Меркурий.

Прими от меня, Харон, сих двух диких. Может ли глубокое невежество оправдать сколько-нибудь могоцка в ужасных его злодеяниях; о том пусть Минос* рассудит. Но что сказать в пользу англичанина? Не то ли, что поединки вошли в обычай? Но сие извинение ни к чему здесь для него не послужит. Не честь побудила его обнажить шпагу против своего друга, но фурии, и – к ним должно его отправить.

Дикий.

Если должно изверга наказать, толкни его ко мне, Меркурий. Я великий мастер мучить. Вот тебе, бездельник, на первый раз несколько от меня пинков.

Поединщик.

О честь моя! Бедная моя честь, какому подверглась ты поруганию.

_____________

Нечто об уме и просвещении

Ничем столько человек не гордится, как умом. Мы охотно иногда соглашаемся, что есть люди знаменитее нас, богатее, прекраснее. Много если пожалеем о себе, что лишены таких преимуществ, и позавидуем тем, которые их имеют. Но признаться чистосердечно, что мы кого-нибудь глупее – ужасно для нашего самолюбия, и трудно избежать тому нашей ненависти, кто станет говорить

нам о сей несносной для нас истине. Такое чрезвычайное к уму пристрастие происходит, кажется, от внутреннего удостоверения в превосходстве сего божественного дарования. Ему обязаны мы отличным достоинством существа своего. Кроме его, что может внушить нам презрение к животным не одного с нами рода? Чем похвалимся мы пред ними? Сильнее ли Милон слона? прелестнее ли Антиной павлина? важнее ли Парацельс индийского петуха? В коварстве лисица поспорит с самым тонким политиком, а в хищничестве тигр не уступит никому из завоевателей. Пусть угаснет в человеке сия небесная искра, и он столько же будет иметь права называться царём природы, как и всякая обезьяна. Если ум столь для нас драгоценен, если другие преимущества столь пред ним ничтожны, то с каким рвением должны мы стремиться ко всему, что может питать его и возвысить. Каждое сделанное нами размышление, особливо когда открывает неизвестную нам до того истину, или хотя умножает только число наших понятий, должно восхищать нас, а упражнение такого рода быть приятною и необходимою для нас потребностию. В самом деле, чувство сей потребности и желание удовлетворить ей бывают в человеке сильнейшею из страстей. История представляет удивительные тому примеры. Сей проводит жизнь свою в трудных и опасных путешествиях с единственным намерением распространить круг своих познаний; тот среди ужасов и разрушения покойно наблюдает смертоносные явления [24] ; иной каплю мудрости предпочитает бочонкам золота [25] ; другой, исторгнув у себя зрение, отчуждается, так сказать, от всей природы, чтобы жить и заниматься одним умом [26] . Такова его очаровательность! И быстро приблизилось бы человечество к возможному своему совершенству, если б она одинаково на всех людей действовала. К сожалению, не трудно увидеть разительную показанным образцам противоположность. Весьма многие, в отношении к их уму, походят на такого витязя, который, таская при себе из одного хвастовства свой меч булатный, не заботится ни мало, что он час от часу более тупеет и покрывается ржавчиною. Посмотрим, например, на какого-нибудь модного вертопраха. С каким усердием и опасением всякую почти минуту оправляет он свою петушью причёску (a la coq); но в десять лет не взглянет на бедное состояние своего умишка. При всём том гораздо более польстит его самолюбию назвать его просвещённым человеком, нежели когда ему скажешь, что он, нося на человеческом туловище ослиную голову с петушьим гребнем, есть чудо естества и сокровище кунсткамеры. – Что же думать о людях, которые ненавидят просвещение и бегают от него как от чумы? Те, которые благословляют невежество по долговременной к нему привычке, заслуживают всякое снисхождение. Естественно ли, чтобы человек, родившийся и взросший во мраке, мог прославлять лучи солнца, которые в первый раз поражают слабое его зрение. Мало-помалу ощутит он благотворное их действие, и тогда не позавидует прежнему своему состоянию. О тех же, которые не терпят света наук, как бы по особливой своей природе, справедливо можно заключить, что они чуть филины и нетопыри рода человеческого; но как в угождение мышам летучим не угаснет солнце в мире, коим управляет премудрое божество, так в угождение мизософам не угаснет свет наук в государстве, где царствует гений богоподобный.

24

Плиний старший.

25

Друзья Анаксагоровы просили его, чтобы он употребил несколько часов для приведения дел своих в порядок. «Могу ли, – отвечал философ, – разделять время моё между делами и ученьем, когда я каплю мудрости предпочитаю бочкам золота!»

26

Демокрит.

_____________

О памяти

Втечение существ посторонних в состав бытия нашего толь велико, что от него преимущественно зависит наша целость и разрушение, блаженство и бедствия. Сами по себе мы ничтожны, и для того даны нам чувства, чрез которые знакомимся мы с природою и получаем впечатления от предметов, нас окружающих. В чувствах источник удовольствий наших и страданий; но что бы был человек, если б прошедшее для него не существовало? Бесчувственный камень был бы счастливее нас несказанно. Род человеческий истребился б в самом его начале; ибо каким образом избегнул бы он опасностей и удовлетворил своим необходимостям? Зло сие могло бы приключиться, если бы мир сей был дело слепого случая и игры атомов; но он есть совершеннейшее произведение непостижимой премудрости, одарившей нас всеми для счастия нашего нужными способностями и, между ними, памятью. Она-то возобновляет в душе нашей предметы, когда-либо на чувства наши действовавшие. С её помощию человек в другой части света видит и слышит оставленных им в отечестве друзей; старец окружает себя предметами, занимавшими его во время юности. Память творит прошедшее настоящим, предмет отдаленный присутствующим.