Сочинения. Письма

Куняев Сергей Станиславович

Ой и долог путь к человеку, люди, Но страна вся в зелени — по колени травы. Будет вам помилование, люди, будет, Про меня ж, бедового, спойте вы…

В августе 1935 года Васильев был этапирован в исправительно-трудовую колонию в Электросталь. После длительных хлопот был переведен в Москву, в знаменитую Таганку, а потом отправлен в Рязанский домзак, где при попустительстве особенно не нажимавшего на него начальника написал самые жизнерадостные, плещущие искристым юмором поэмы «Женихи» и «Принц Фома».

* * *

Многочисленные ходатайства И. М. Гронского сделали свое дело — и в марте 1936 года Васильев был уже в Москве. Летом того же года в «Новом мире» появились поэмы «Кулаки» и «Принц Фома». И тут началась новая фаза травли.

Как на подбор, были заголовки соответствующих статей: «Что вы этим хотели сказать?», «Стиль Гаргантюа», «Мнимый талант»… А зимой того же года из арестованных писателей крестьянского направления в НКВД уже выбивали показания на Васильева, как на гипотетического исполнителя покушения на Сталина.

Мог ли он остаться в живых? Пожалуй, минимальный шанс у него был — исчезни он из Москвы и веди себя тише воды, ниже травы. Но для этого ему надо было перестать быть самим собой. На «террориста» он в глазах окружающих «тянул» уже несколько лет, а в последние месяцы, предчувствуя неизбежную гибель, вел себя с таким вызовом, что ему можно было приписать все что угодно — вплоть до взрыва Кремля. В феврале 1937 года он был арестован, а 16 июля расстрелян по приговору Верховного суда. Останки его были захоронены в братской могиле на территории Донского монастыря.

Секретари Союза писателей и через двадцать лет наотрез отказались ходатайствовать о его политической и литературной реабилитации, и реабилитирован он был лишь благодаря хлопотам все того же И. М. Гронского, который к этому времени сам отбыл восемнадцатилетний срок как покровитель «террориста» и «враг народа».

* * *

Сейчас,

когда в очередной раз обрушены традиционные опоры российского государства, а «национальной идеологией» становится безудержное преклонение перед Западом, самое время заново прочесть стихи и поэмы Васильева, дабы понять нерасторжимую сущность евроазиатского мира, на котором испокон веков стояла Россия — ее он нес в себе с младых ногтей, воплощая его в художественном слове уникальной яркости, пластики и прихотливости. Ибо «идущий на Запад теряет лицо на Востоке», — говоря словами современного поэта. Трагическая судьба Павла Васильева может послужить уроком в наши непростые дни, когда направо и налево только и слышатся обвинения в «русском фашизме». А его поэзия заново прочистит душу, укрепит духовно и придаст дополнительный импульс нелегким размышлениям о настоящем и будущем великого государства, которое никогда не сожмется до «необходимых» пределов в угоду отечественным и тамошним «доброжелателям». Может быть, сейчас наступает тот рубеж, когда васильевское слово будет по-настоящему востребовано — вопреки прижизненной и посмертной клевете и всякого рода спекулятивным «интерпретациям». Представляя читателю это первое в истории литературы собрание сочинений Васильева, вольно или невольно преисполняешься этой надеждой.

Сергей Куняев

Стихотворения. Поэмы

Стихотворения и поэмы, включенные в прижизненные сборники

ПУТЬ НА СЕМИГЕ

(Невышедший сборник стихов)

ПУТЬ НА СЕМИГЕ

Мы строили дорогу к Семиге На пастбищах казахских табунов, Вблизи озер иссякших. Лихорадка Сначала просто пела в тростнике На длинных дудках комариных стай, Потом почувствовался холодок, Почти сочувственный, почти смешной, почти Похожий на ломоть чарджуйской дыни, И мы решили: воздух сладковат И пахнут медом гривы лошадей. Но звезды удалялись всё. Вокруг, Подобная верблюжьей шерсти, тьма Развертывалась. Сердце тяжелело, А комары висели высоко На тонких нитках писка. И тогда Мы понимали — холод возрастал Медлительно, и всё ж наверняка, В безветрии, и все-таки прибоем Он шел на нас, шатаясь, как верблюд. Ломило кости. Бред гудел. И вот Вдруг небо, повернувшись тяжело, Обрушивалось. И кричали мы В больших ладонях светлого озноба, В глазах плясал огонь, огонь, огонь — Сухой и лисий. Поднимался зной. И мы жевали горькую полынь, Пропахшую костровым дымом, и Заря блестела, кровенясь на рельсах… Тогда краснопутиловец Краснов Брал в руки лом и песню запевал. А по аулам слух летел, что мы Мертвы давно, что будто вместо нас Достраивают призраки дорогу. Но всем пескам, всему наперекор Бригады снова строили и шли. Пусть возникали города вдали И рушились. Не к древней синеве Полдневных марев, не к садам пустыни По насыпям, по вздрогнувшим мостам Ложились шпал бездушные тела. А по ночам, неслышные во тьме, Тарантулы сбегались на огонь, Безумные, рыдали глухо выпи. Казалось нам: на океанском дне Средь водорослей зажжены костры. Когда же синь и розов стал туман И журавлиным узким косяком Крылатых мельниц протянулась стая, Мы подняли лопаты, грохоча Железом светлым, как вода ручьев. Простоволосые, посторонились мы, Чтоб первым въехал мертвый бригадир В березовые улицы предместья, Шагнув через победу, зубы сжав. ………………………………………………….. Так был проложен путь на Семиге. 1931

СЕМИПАЛАТИНСК

Полдня июльского тяжеловесней, Ветра легче — припоминай, — Шли за стадами аулов песни Мертвой дорогой на Кустанай. Зноем взятый и сжатый стужей, В камне, песках и воде рябой, Семипалатинск, город верблюжий, Коршуны плавают над тобой. Здесь, на грани твоей пустыни, Нежна полынь, синева чиста. Упала в иртышскую зыбь и стынет Верблюжья тень твоего моста. И той же шерстью, верблюжьей, грубой, Вьется трава у конских копыт. — Скажи мне, приятель розовогубый, На счастье ли мной солончак разбит? Висит казахстанское небо прочно, И только Алтай покрыт сединой. — На счастье ль, все карты спутав нарочно, Судьба наугад козыряет мной? Нам путь преграждают ржавые груды Камней. И хотя бы один листок! И снова, снова идут верблюды На север, на запад и на восток. Горьки озера! Навстречу зною Тяжелой кошмой развернута мгла, Но соль ледовитою белизною Нам сердце высушила и сожгла. — Скажи, не могло ль всё это присниться? Кто кочевал по этим местам? Приятель, скажи мне, какие птицы С добычей в клюве взлетают там? Круги коршунья смыкаются туже, Камень гремит под взмахом подков. Семипалатинск, город верблюжий, Ты поднимаешься из песков! Горячие песни за табунами Идут по барханам на Ай-Булак, И здорово жизнь козыряет нами, Ребятами крепкими, как свежак. И здорово жизнь ударяет метко, — Семипалатинск, — лучше ответь! Мы первую железнодорожную ветку Дарим тебе, как зеленую ветвь. Здесь долго ждали улыбок наших, — Прямая дорога всегда права. Мы пьем кумыс из широких чашек И помним: так пахла в степях трава. Кочевники с нами пьют под навесом, И в меру закат спокоен и ал, Меж тем как под первым червонным экспрессом Мост первою радостью затрепетал. Меж тем как с длинным, верблюжьим ревом Город оглядывается назад… Но мы тебя сделаем трижды новым, Старый город Семи Палат! 1931

К ПОРТРЕТУ СТЕПАНА РАДАЛОВА

Кузнец тебя выковал и пустил По свету гулять таким, И мы с удивленьем теперь тебе В лицо рябое глядим. Ты встал и, смеясь чуть-чуть, напролом Сквозь тесный строй городьбы Прошел стремительный, как топор В руках плечистой судьбы. Ты мчал командармом вьюг и побед, Обласкан огнем и пургой, Остались следы твоего коня Под Омском и под Ургой. И если глаза сощурить, — взойдет Туман дымовых завес, Голодные роты идут, поют, Со штыками наперевес. И если глаза сощурить, — опять Полыни,

тайга и лед, И встанет закат, и Омск падет, И Владивосток падет. Ты вновь поднимаешь знамя, ты вновь На взмыленном Воронке, И звонкою кровью течет заря На занесенном клинке. Полтысячи острых, крутых копыт Взлетают, преграды сбив, Проносят кони твоих солдат Косматые птицы грив. И этот высокий, крепкий закал Ты выдержал до конца, — Сын трех революций, сын всей страны, Сын прачки и кузнеца! Едва ли, едва ли… Нет, никогда! На прошлом поставлен крест. Как раньше вел эскадроны — теперь Ведешь в наступленье трест. Смеются глаза. И твоей руки Верней не бывало и нет. И крепко знают солдаты твои Тебя, командарм побед. 1931

КИРГИЗИЯ

Замолкни и вслушайся в топот табунный, — По стертым дорогам, по травам сырым В разорванных шкурах бездомные гунны Степной саранчой пролетают на Рим!.. Тяжелое солнце в огне и туманах, Поднявшийся ветер упрям и суров. Полыни горьки, как тоска полонянок, Как песня аулов, как крик беркутов. Безводны просторы. Но к полдню прольется Шафранного марева пряный обман, И нас у пригнувшихся древних колодцев Встречает гортанное слово — аман! Отточены камни. Пустынен и страшен На лицах у идолов отблеск души. Мартыны и чайки кричат над Балхашем, И стадо кабанье грызет камыши. К юрте от юрты, от базара к базару Верблюжьей походкой размерены дни, Но здесь, на дорогах ветров и пожаров, Строительства нашего встанут огни! Совхозы Киргизии! Травы примяты. Протяжен верблюжий поднявшийся всхлип. Дуреет от яблонь весна в Алма-Ата, И первые ветки раскинул Турксиб. Земля, набухая, гудит и томится Несобранной силой косматых снопов, Зеленые стрелы взошедшей пшеницы Проколют глазницы пустых черепов. Так ждет и готовится степь к перемене. В песках, залежавшись, вскипает руда, И слушают чутко Советы селений, Как ржут у предгорий, сливаясь, стада. 1930

ПРОВИНЦИЯ-ПЕРИФЕРИЯ

Я знал тебя от ржавых плотин И до скобы железной, До самых купецких рябых полтин, — Губернский город Семипалатинск И Павлодар уездный. Провинция! Ты растопила воск Свечей церковных. И непрестанно Спивались на Троицын праздник в лоск Все три отдела казацких войск От Омска и до Зайсана. И смертно Васильев Корнила Ильич, Простой, как его фамилия, Хлестал огневик, багровел, как кирпич, Он пил — тоски не в силах постичь, И все остальные — пили. Корнила Ильич, урони на грудь Башку! Ты судьбе не потрафил. Здесь начат был и окончен путь, Здесь кончен был безызвестный путь Блистательных биографий! Но если, как в окна весенний дождь, Кровь шибко в висок ударит, Кромешная кровь и шальная… Что ж, Тогда хоть цепями память стреножь, А вспомнишь о Павлодаре. Речные гудки, иртышский плес И тополь в одежде рваной… Я помню твой белогрудый рост, Гусиные лапы твоих колес, Твой рев, «Андрей Первозванный». Провинция, я прошел босиком От края до края тебя — и вижу… Пусть ты мне давала семью и дом, Кормила меня своим молоком, — Я всё же тебя ненавижу. Но эта ненависть свежих кровей, Которой — не остановиться! Горячие рельсы в пыльной траве! Гляди: слетели кресты с церквей, Как золотые птицы. Но это щебень ржавых плотин Под вьюгой веселой и грозной, Где друг против друга — как один — Промышленный город Семипалатинск И Павлодар колхозный. Навстречу ветру распахнута грудь, Никто судьбе не потрафит, Здесь начат стремительный, Звонкий путь — И здесь продолжается твердый путь Блистательных биографий. Сограждане, песню я вам отдам, Асанов, Пшеницын и токарь Нетке, Чтоб дружба наша была тверда, Герои строительства и труда, Ударники пятилетки! И пусть на висках отцов седина И дали дымят сырые… Раскинута фронтом сплошным страна, И нет провинции, есть одна Грохочущая периферия! 1931

СЕСТРА

В луговинах по всей стране Рыжим ветром шумят костры, И, от голода осатанев, Начинают петь комары. На хребтах пронося траву, Осетры проходят на юг, И за ними следом плывут Косяки тяжелых белуг. Ярко-красный теряет пух На твоем полотенце петух. За твоим порогом — река, Льнут к окну твоему облака, И поскрипывает, чуть слышна, Половицами тишина. Ой, темно иртышское дно, — Отвори, отвори окно! Слушай, как водяная мышь На поёмах грызет камыш. И спокойна вода, и вот Молчаливая тень скользнет: Это синие стрелы щук Бороздят лопухи излук, Это всходит вода ясней Звонкой радугой окуней… Ночь тиха, и печаль остра, Дай мне руки твои, сестра. Твой родной постаревший дом Пахнет медом и молоком. Наступил нашей встречи срок, Дай мне руки, я не остыл, Синь махорки моей — дымок Пусть взойдет, как тогда всходил. Под резным глухим потолком Пусть рассеется тонкий дым, О далеком и дорогом Мы с тобою поговорим. Горячей шумит разговор, — Вот в зеленых мхах и лугах Юность мчится во весь опор На крутых степных лошадях. По траве, по корявым пням Юность мчится навстречу нам, Расплеснулись во все концы С расписной дуги бубенцы! Проплывает туман давно, Отвори, отвори окно! Слушай, как тальник, отсырев, Набирает соки заре. Закипевшей листвой пыля, Шатаются пьяные тополя, Всходит рыжею головой Раньше солнца подсолнух твой. Осыпая горячий пух, С полотенца кричит петух… Утро, утро, сестра, встречай, Дай мне руки твои. Прощай! 1930