Сочинения
Шрифт:
– Друг мой, – сказал Бисиу, подводя Газоналя к роскошной витрине, – у Виталя сорок тысяч франков годового дохода.
– И он продолжает торговать шляпами? – завопил южанин, внезапно сжав руку Бисиу с такой силой, что едва не сломал ее.
– Ты сейчас сам увидишь, что это за птица, – ответил Леон. – Тебе нужна шляпа – ты получишь ее даром.
– Что, господина Виталя нет? – спросил Бисиу, не видя никого за конторкой.
– Господин Виталь правит в кабинете корректуру своего сочинения, – ответил старший приказчик.
– Что? Каков стиль?! – шепнул Леон своему двоюродному брату. Затем, обратившись к старшему приказчику, он спросил:
– Можно поговорить с ним, не опасаясь нарушить его вдохновение?
– Пригласите этих господ сюда, – произнес
То был голос буржуа, голос человека, имеющего право быть избранным в палату, голос, в котором слышались влияние и богатство.
Вслед за тем в дверях соблаговолил показаться и сам Виталь; он был во всем черном; рубашка и украшенное бриллиантом жабо сияли ослепительной белизной. В глубине кабинета три приятеля разглядели красивую молодую женщину, сидевшую с вышиваньем в руках возле письменного стола.
Виталю можно было дать лет сорок; честолюбивые замыслы подавили в нем природную жизнерадостность. Он среднего роста, что является обычно признаком превосходного здоровья. Довольно полный, он следит за своей наружностью; он лысеет со лба и не огорчается этим обстоятельством, ибо это придает ему вид мыслителя. Жена смотрит на него и внимает ему с благоговением – видно, что она убеждена в гениальности и славе своего супруга. Виталь любит художников, но не потому, что понимает толк в искусстве, а из какого-то братского чувства; он сам себя считает художником и дает это почувствовать, упорно отказываясь от сего благородного звания и с обдуманной настойчивостью подчеркивая, что его занятие неимоверно далеко от искусства; все это делается для того, чтобы ему твердили: «Но вы ведь подняли шляпное дело до уровня науки».
– Ну как, придумали вы наконец для меня шляпу? – спросил пейзажист.
– Что вы, сударь, в две недели?! – воскликнул Виталь. – Да еще для вас!.. Двух месяцев и то мало, чтобы напасть на форму, которая подходила бы к вашему лицу! Видите – вот ваш литографированный портрет, он всегда здесь; я уже основательно вас изучил! Я не стал бы так стараться и для принца, но вы ведь больше, чем принц, – вы художник! И вы меня понимаете, друг мой.
– Перед вами – один из выдающихся наших изобретателей, – сказал Бисиу, представляя Газоналя, – человек, который был бы не менее велик, чем Жаккар, согласись он только ради этого отправиться к праотцам. – Наш друг, владелец суконной фабрики, открыл способ извлекать индиго из старых синих фраков; он пожелал познакомиться с вами, личностью поистине незаурядной, ибо вы ведь сказали: «Шляпа – это весь человек». Ваше изречение привело его в восторг. Ах! Виталь, у вас есть вера! Вы во что-то верите, вы страстно увлечены своим делом!
Виталь задыхался от приятного волнения, он даже побледнел.
– Встань, жена!.. Этот господин – князь науки.
По знаку мужа г-жа Виталь послушно встала. Газональ отвесил ей поклон.
– Буду ли я иметь честь подобрать для вас головной убор? – спросил Виталь с радостной готовностью.
– За ту же цену, как для меня, – заявил Бисиу.
– Разумеется! Я не притязаю на иное вознаграждение, кроме удовольствия быть иногда упомянутым вами. Господа! Вашему другу нужна живописная шляпа, вроде той, какую носит господин Лусто, – произнес Виталь, со значительным видом посмотрев на Бисиу. – Я подумаю над этим.
– Вы не жалеете трудов, сказал фабрикант провинциальный фабриканту парижскому.
– О, только для немногих – для тех, кто умеет ценить мое усердие. К примеру сказать, среди аристократии значение шляпы постиг лишь один человек – князь де Бетюн. И как это мужчины не понимают простой вещи, совершенно ясной женщинам; из всех предметов одежды прежде всего бросается в глаза шляпа! Почему они не подумают о том, чтобы изменить нынешний фасон шляп, прямо скажу – отвратительный! Но из всех народов мира французы особенно упорствуют в однажды содеянной глупости! Господа, я вполне сознаю все трудности! Я говорю сейчас не как автор сочинений на эту тему, где, думается, я сумел философски исследовать данный вопрос, нет,
Он показал им уродливую современную шляпу.
– Вот – враг, господа, – заявил он. – И подумать только, что самый остроумный народ в мире соглашается носить на голове этот обломок печной трубы, как выразился один из наших писателей. Вот все изгибы, которые мне удалось придать этим безобразным линиям, – прибавил он, показывая одно за другим свои творения. – Но хотя, как вы сами видите, я умею приноравливать их к самым различным типам: вот, например, шляпа врача, эта – бакалейщика, эта – денди, далее – шляпа художника, эта – человека тучного, а та – человека тощего, – все они отвратительны! Постарайтесь уловить мою мысль до конца!
Он взял в руки широкополую шляпу с низкой тульей.
– Вот шляпа, которую в свое время носил выдающийся критик Клод Виньон, человек независимый, изрядный кутила… Затем он поладил с правительством, его назначили профессором, библиотекарем; сейчас он пишет только в «Деба», его сделали докладчиком Государственного совета, он получает шестнадцать тысяч жалованья и четыре тысячи зарабатывает в газете; у него орден… Отлично! Вот его новая шляпа!
И Виталь показал шляпу, формой и изгибами приличествующую человеку вполне благонамеренному.
– Вам следовало бы сделать для него шляпу полишинеля! – воскликнул Газональ.
– У вас, господин Виталь, гениальная голова по части головных уборов, – заметил Леон.
Виталь поклонился, не поняв насмешки.
– Не можете ли вы мне объяснить, – спросил Газональ, почему ваши магазины по вечерам закрываются позже всех других, даже позже, чем кафе и кабачки? Меня это сильно заинтересовало.
– Во-первых, наши магазины очень выигрывают при вечернем освещении, а кроме того, на десять шляп, проданных днем, вечером приходится пятьдесят.
– Все как-то странно в Париже, – вставил Леон.
– И однако ж, несмотря на все мои старания и успехи, – продолжал Виталь свое самовосхваление, – я должен идти дальше и ввести в моду шляпу с круглой тульей. Вот к чему я стремлюсь!
– В чем же помеха? – осведомился Газональ.
– В дешевизне, сударь. Прежде всего прекрасную шелковую шляпу можно приобрести за пятнадцать франков, и это убивает нашу торговлю, ибо у тех, кто живет в Париже, никогда не найдется пятнадцати франков на новую шляпу. А если касторовая шляпа и стоит тридцать франков, то это дела не меняет! Когда говорят «кастор» – надо иметь в виду, что во всей Франции не купишь больше десяти фунтов касторовой шерсти; она стоит триста пятьдесят франков фунт, на шляпу идет одна унция; к тому же касторовые шляпы никуда не годятся: касторовая шерсть плохо принимает краску, за десять минут рыжеет на солнце, шляпа от жары коробится. То, что мы называем кастором, просто-напросто заячья шерсть. На выделку шляп высших сортов идет спинка, второсортны – бочки, а на третий сорт – шерсть с брюшка. Вот я и выдал вам секреты ремесла, но вы ведь – люди порядочные. Но что бы ни нахлобучивали на голову – заячью шерсть или шелк, пятнадцать или тридцать франков, – вопрос остается неразрешимым. За шляпу нужно платить наличными, вот почему шляпа остается тем, что она есть. Мы спасем честь наряжающейся Франции в тот день, когда серая шляпа с круглой тульей будет стоить сто франков. Тогда мы сможем, подобно портным, отпускать в кредит. Чтобы достичь этого, нужно бы решиться носить букли, галуны, перья, атласные отвороты, как при Людовике Тринадцатом и Людовике Четырнадцатом. Тогда бы торговля шляпами, вдохновляясь фантазией, удесятерилась бы. Мировой рынок принадлежал бы Франции, как это издавна установилось в отношении дамских мод, для которых Париж всегда будет законодателем; нынешнюю же нашу шляпу можно изготовлять где угодно. Разрешение этого вопроса даст нашей стране десять миллионов иностранного золота ежегодно…