Сочинения

Брюсов Валерий Яковлевич

Декабрь 1911

Клитемнестра

Сестра – царит в надменной Трое, Сестре – немолчный гимн времен, И славный будет славен вдвое, Когда он за сестру сражен. Певцы, на царском шумном пире, Лишь о Елене станут петь, И в их стихах, и в громкой лире Ей суждено вовек блестеть. Не обе ли мы дщери Леды? И Зевс не также ль мой отец? Мне – униженья, ей – победы? Мне – в тернах, в розах – ей венец? Не вся ль Эллада за Елену Стоит? Ахейские суда Крутят вдали морскую пену, И наши пусты города! Мое Атрид покинул ложе, Привесил бранный меч к бедру, Забыл покой, – и за кого же? Не за меня, а за сестру! И всё ли? Он не дочь ли нашу, Как жертву, на алтарь принес? И нет ее, и чем я скрашу Обитель старости и слез? Всё – в дар забывшей честь и право, Двумужнице! в стенах врагов Смеющейся борьбе кровавой И родине кующей ков! А я – отверженна, забвенна, Мне – прялка, вдовья участь – мне, За то, что буду неизменно Ждать

мужа в яви и во сне! Нет! если людям на презренье Я без вины осуждена, — Да совершатся преступленья! Да будет подлинно вина! Да будет жребий мой заслужен, Неправый суд да будет прав! Душе – венец позора нужен, Взамен венца похвал и слав! О, эвмениды! мне не страшен Бичей, взнесенных вами, свист! Спеши ко мне и скрой меж брашен Клинок убийства, мой Эгист!

1911

Смерть Александра

Пламя факелов крутится, длится пляска саламандр, Распростерт на ложе царском, – скиптр на сердце, — Александр. То, что было невозможно, он замыслил, он свершил, Блеск фаланги македонской видел Ганг и видел Нил. Будет вечно жить в потомстве память славных, страшных дел, Жить в стихах певцов и в книгах, сын Филиппа, твой удел! Между тем на пышном ложе ты простерт, – бессильный прах, Ты, врагов дрожавших – ужас, ты, друзей смущенных — страх! Тайну замыслов великих смерть ревниво погребла, В прошлом – яркость, в прошлом – слава, впереди — туман и мгла. Дымно факелы крутятся, длится пляска саламандр. Плача близких, стона войска не расслышит Александр. Вот Стикс, хранимый вечным мраком, В ладье Харона переплыт, Пред Радамантом и Эаком Герой почивший предстоит, «Ты кто?» – «Я был царем. Элладой Был вскормлен. Стих Гомера чтил. Лишь Славу почитал наградой, И образцом мне был Ахилл. Раздвинув родины пределы, Пройдя победно целый свет, Я отомстил у Гавгамелы За Саламин и за Милет!» И, встав, безликий Некто строго Гласит: «Он муж был многих жен. Он нарекался сыном бога. Им друг на пире умерщвлен. Круша Афины, руша Фивы, В рабов он греков обратил; Верша свой подвиг горделивый, Эллады силы сокрушил!» Встает Другой, – черты сокрыты, — Вещает: «Так назначил Рок, Чтоб воедино были слиты Твой мир, Эллада, твой, – Восток! Не так же ль свяжет в жгут единый, На Западе, народы – Рим, Чтоб обе мира половины Потом сплелись узлом одним?» Поник Минос челом венчанным. Нем Радамант, молчит Эак, И Александр, со взором странным, Глядит на залетейский мрак. Пламя факелов крутится, длится пляска саламандр. Распростерт на ложе царском, – скиптр на сердце, — Александр. И уже, пред царским ложем, как предвестье скорых сеч, Полководцы Александра друг на друга взносят меч. Мелеагр, Селевк, Пердикка, пьяны памятью побед, Царским именем, надменно, шлют веленья, шлют запрет. Увенчать себя мечтает диадемой Антигон. Антипатр царить в Элладе мыслит, властью упоен. И во граде Александра, где столица двух морей, Замышляет трон воздвигнуть хитроумный Птоломей. Дымно факелы крутятся, длится пляска саламандр. Споров буйных диадохов не расслышит Александр.

1900, 1911

Сулла

Утонченник седьмого века, Принявший Греции последний вздох, Ты презирать учился человека У самой низменной из всех земных эпох! И справедливо мрамор саркофага Гласил испуганным векам: «Никто друзьям не сделал столько блага И столько зла – врагам!» Ты был велик и в мести и в разврате, Ты счастлив был в любви и на войне, Ты перешел все грани вероятии, Вином земных блаженств упился ты вполне. И выразил себя, когда, царя над Римом, Не зная, где предел твоих безмерных сил, — С презрением невыразимым Народу ты свободу возвратил!

<1913>

Крестная смерть

Настала ночь. Мы ждали чуда. Чернел пред нами черный крест. Каменьев сумрачная груда Блистала под мерцаньем звезд. Печальных женщин воздыханья, Мужчин угрюмые слова, — Нарушить не могли молчанье, Стихали, прозвучав едва. И вдруг он вздрогнул. Мы метнулись, И показалось нам на миг, Что глуби неба распахнулись, Что сонм архангелов возник. Распятый в небо взгляд направил И, словно вдруг лишенный сил, «Отец! почто меня оставил!» Ужасным гласом возопил. И римский воин уксус жгучий На губке протянул шестом. Отведав, взор он кинул с кручи, «Свершилось!» – произнес потом. Все было тихо. Небо черно. В молчаньи холм. В молчаньи дол. Он голову склонил покорно, Поник челом и отошел.

1911

Фауст

Гретхен, Гретхен, в темной нише Храма ты преклонена. Гул органа слышен свыше, — Голос: «Здесь ты не одна!» Гретхен, Гретхен! светлый гений! Тайну страшную храня, В час томлений, в час молений Позабудь, в слезах, меня… Что я могу, – напрасно рвущий Оковы грозных, прошлых лет, Вторичной жизнию живущий И давший Дьяволу обет? Что я могу, – узнавший тайны Души, и смерти, и всего, Отвергший этот мир случайный, Проклявший бога своего? Одним своим прикосновеньем Я опалил твой детский лик; Я ядовитым дуновеньем К цветку твоей души приник. Я простираю руки с лаской, — Но в ласке затаен позор; Свое

лицо скрываю маской, — Горит под ней надменный взор. Я к свету за тобой дерзаю, — Рука, как камень, тяжела, И мы с тобой летим не к раю, Но в бездну, где тоска и мгла. Хочу бежать, – но неизбежно Влекусь к тебе, к магниту сталь; Хочу молить с тревогой нежной, Но смертный зов моя печаль. Я – ужас, я – позор, я – гибель, Твоих святынь заветных тать! Но, в миг паденья, снежной глыбе ль Свое стремленье задержать! Гретхен, Гретхен! в темной нише Храма ты преклонена. Слышишь божий голос свыше: «Ты навек осуждена!» Гретхен, Гретхен! светлый гений! Встала ты в лучах из тьмы! Но за мной клубились тени, — И во мраке оба мы!

26 ноября 1911

Грядущему привет

Грядущему привет надежды и любви.

Кн. П. Вяземский

Александрийский столп

На Невском, как прибой нестройный, Растет вечерняя толпа. Но неподвижен сон спокойный Александрийского столпа. Гранит суровый, величавый, Обломок довременных скал! Как знак побед, как вестник славы, Ты перед царским домом стал. Ты выше, чем колонна Рима, Поставил знаменье креста. Несокрушима, недвижима Твоя тяжелая пята, И через кровли низких зданий, Всё озирая пред собой, Ты видишь в сумрачном тумане Двух древних сфинксов над Невой. Глаза в глаза вперив, безмолвны, Исполнены святой тоски, Они как будто слышат волны Иной, торжественной реки, Для них, детей тысячелетий, Лишь сон – виденья этих мест, И эта твердь, и стены эти, И твой, взнесенный к небу, крест. И, видя, что багряным диском На запад солнце склонено, Они мечтают, как, – давно, — В песках, над падшим обелиском, Горело золотом оно.

9 апреля 1909

К финскому народу

Упорный, упрямый, угрюмый, Под соснами взросший народ! Их шум подсказал тебе думы, Их шум в твоих песнях живет. Спокойный, суровый, могучий, Как древний родимый гранит! Твой дух, словно зимние тучи, Не громы, но вьюги таит. Меж камней, то мшистых, то голых, Взлюбил ты прозрачность озер: Ты вскормлен в работах тяжелых, Но кроток и ясен твой взор. Весь цельный, как камень огромный, Единою грудью дыша, — Дорогой жестокой и темной Ты шел, сквозь века, не спеша; Но песни свои, как святыни, Хранил – и певучий язык, И миру являешь ты ныне Все тот же, все прежний свой лик. В нужде и в труде терпеливый, — Моряк, земледел, дровосек, — На камнях взлелеял ты нивы, Вражду одолел своих рек; С природой борясь, крепкогрудый, Все трудности встретить готов, — Воздвиг на гранитах причуды Суровых своих городов. И рифмы, и кисти, и струны Теперь покорились тебе. Ты, смелый, ты, мощный, ты, юный, Бросаешь свой вызов судьбе. Стой твердо, народ непреклонный! Недаром меж скал ты возрос: Ты мало ли грудью стесненной Метелей неистовых снес! Стой твердо! Кто с гневом природы Веками бороться умел, — Тот выживет трудные годы, Тот выйдет из всякой невзгоды, Как прежде, и силен и цел!

Август 1910

К моей стране

Моя страна! Ты доказала И мне и всем, что дух твой жив, Когда, почуяв в теле жало, Ты заметалась, застонала, Вся – исступленье, вся – порыв! О, страшен был твой недвижимый, На смерть похожий, черный сон! Но вдруг пронесся гул Цусимы, Ты задрожала вся, и мнимый Мертвец был громом пробужден. Нет, не позор бесправной доли, Не зов непризванных вождей, Но жгучий стыд, но ярость боли Тебя метнули к новой воле И дали мощь руке твоей! И как недужному, сквозь бреды, Порой мелькают имена, — Ты вспомнила восторг победы, И то, о чем сказали деды: Что ты великой быть – должна! Пусть ветры вновь оледенили Разбег апрельский бурных рек: Их жизнь – во временной могиле, Мы смеем верить скрытой силе, Ждать мая, мая в этот век!

1911

Для всех

Альбом походит на кладбище,

Для всех открытое жилище.

Е. Баратынский

Памяти В. Ф. Комиссаржевской

Как Мелизанда, и ты уронила корону в глубокий родник, Плакала долго, напрасно клонила над влагой прозрачной свой лик. Встретил в лесу тебя рыцарь суровый, пути потерявший ловец. Странницей грустной нежданно пленился, другой тебе подал венец. В замок угрюмый, старинный, старинный он ввел, как царицу, тебя, Чтил он твой взор и твой голос певучий, тебе поклонялся, любя. Но ты бежала от всех поклонений, с тоской о чудесном, ином… Кто же сразил тебя ночью, жестокий, тяжелым и острым мечом! Рыцарь суровый, над телом погибшей и руки ломай, и рыдай! Верим мы все, что открыт Мелизанде желанный и радостный рай.

1910

К. Д. Бальмонту

Как прежде, мы вдвоем, в ночном кафе. За входом Кружит огни Париж, своим весельем пьян. Смотрю на облик твой; стараюсь год за годом Все разгадать, найти рубцы от свежих ран. И ты мне кажешься суровым мореходом, Тех лучших дней, когда звал к далям Магеллан, Предавшим гордый дух безвестностям и водам, Узнавшим, что таит для верных океан. Я разгадать хочу, в лучах какой лазури, Вдали от наших стран, искал ты берегов Погибших Атлантид и призрачных Лемурий, Какие тайны спят во тьме твоих зрачков… Но чтобы выразить, что в этом лике ново, Ни ты, ни я, никто еще не знает слова!