Сочинения

Брюсов Валерий Яковлевич

1914

Опалила

Весеннее

Остеженный последним снегом, Весну встречая, грезит лес, И тучи тешатся разбегом, Чертя аэродром небес. Кто, исхищренный как китаец, Из туч ряды драконов сплел? А, под березой, зимний заяц Оглядывает, щурясь, дол. Вдали водоворотит море На нажить хлынувшей реки, И крыши изб на косогоре, Как нежная пастель, – легки. Не нынче ль смелой увертюрой Смутит нас первая гроза? Но солнце, из-за ткани хмурой, Глядит на нас, как глаз в глаза. Опять в душе кипит избыток И новых рифм, и буйных слов, И пью, как нежащий напиток, Я запах будущих цветов.

Март 1912

Подольск

Ночью

светлой

Ночи светлой, ночи летней Сумрак лег над далью сонной. Цвет и краски незаметней, Воздух дышит благовонный. То река иль то дорога Вьет меж потемневших пашен? К небу ветви поднял строго Старый дуб, суров и страшен. Огоньки в окошках блещут, Небо чище и открытой, В нежной сини чуть трепещут Пары телеграфных нитей…

1912

Подольск

Цветики убогие

Цветики убогие северной весны, Веете вы кротостью мирной тишины. Ландыш клонит жемчуг крупных белых слез, Синий колокольчик спит в тени берез, Белая фиалка высится, стройна, Белая ромашка в зелени видна, Здесь иван-да-марья, одуванчик там, Желтенькие звезды всюду по лугам, Изредка меж листьев аленький намек, Словно мох, бессмертный иммортель-цветок, — Белый, желтый, синий – в зелени полян, Скромный венчик небом обделенных стран

4 июня 1912

Опалила

Крот

Роет норы крот угрюмый; Под землей чуть слышны шумы С травяных лугов земли: Шорох, шелест, треск и щебет… Лапкой кожу крот теребит: Мышь шмыгнула невдали. У крота дворец роскошен, Но, покуда луг не скошен, Людям тот дворец незрим. Под цветами скрыты входы, Под буграми – залы, своды… Крот, ты горд дворцом своим! Роет черный крот-строитель. Темных, теплых комнат житель, Он чертог готовит свой, Ставит твердые подпоры И запасы носит в норы, Пряча в дальней кладовой. Милый крот, слепой рабочий! Выбирай темнее ночи, Берегись сверканий дня! Будет жалко мне немного Повстречать, бредя дорогой, Черный трупик подле пня.

1913

Туман осенний

Туман осенний струится грустно над серой далью нагих полей, И сумрак тусклый, спускаясь с неба, над миром виснет все тяжелей, Туман осенний струится грустно над серой далью в немой тиши, И сумрак тусклый как будто виснет над темным миром моей души. Как будто ветлы стоят над речкой, как будто призрак дрожит близ них… Иль только клубы дрожат тумана над серой далью полей нагих? Как будто птица, качая крылья, одна мелькнула в немой тиши… Иль только призрак мелькнул былого над темным миром моей души? Здесь было солнце! здесь были нивы! здесь громкий говор жнецов не тих! Я помню счастье, и поцелуи, и мной пропетый звенящий стих! Туман осенний, плывущий грустно над серой далью нагих полей, Свое бесстрастье, свое дыханье, свое молчанье в меня пролей!

1913

Опалила

Сухие листья

Сухие листья, сухие листья, Сухие листья, сухие листья Под тусклым ветром кружат, шуршат. Сухие листья, сухие листья, Под тусклым ветром сухие листья, Кружась, что шепчут, что говорят? Трепещут сучья под тусклым ветром; Сухие листья под тусклым ветром Что говорят нам, нам шепчут что? Трепещут сучья, под тусклым ветром, Лепечут листья, под тусклым ветром, Но слов не понял никто, никто! Меж черных сучьев синеет небо, Так странно-нежно синеет небо, Так странно-нежно прозрачна даль. Меж голых сучьев прозрачно небо, Над черным прахом синеет небо, Как будто небу земли не жаль. Сухие листья шуршат о смерти, Кружась под ветром, шуршат о смерти: Они блестели, им время тлеть. Прозрачно небо. Шуршат о смерти Сухие листья, – чтоб после смерти В цветах весенних опять блестеть!

Октябрь 1913

Опалиха

Красный

Под улыбкой солнца

И для них

весною красной,

Под улыбкой солнца ясной,

Распускалися цветы.

К. Фофанов

В том же парке

И в том же парке, давнем, старом, Где, отрок, ранний свой восход Я праздновал, вверяясь чарам Бестрепетных озерных вод, Где я слагал впервые песни, С мечтой неверной о любви, Где жизнь все слаще, все чудесней Шептала в ветре мне: «Живи!» Я прохожу чрез годы, – годы, Исполненные бурь и смут, А вкруг – все тот же блеск природы, Все тот же мерный бег минут! Как будто не было безумий, Позорных и блаженных лет: Я узнаю в июльском шуме Былой, божественный привет. И мил мне чей-то взор манящий, И алость чьих-то близких губ, И дождь, чуть слышно моросящий, И зелень острохвойных куп. Вы живы, царственные ели! Как вы, жива душа моя! Напрасно бури тяготели Годин шумящих бытия! Я – тот же отрок, дерзко-юный, Вся жизнь, как прежде, впереди, И кедра сумрачные струны Мне под дождем поют: «Иди!» Иду я, полон прежней веры, К безвестным далям, к новым снам, И этот день, туманно-серый, Векам покорно передам. Он был, он есть, – без перемены Он будет жить в стихе моем. Как имя нежное Елены, Сплетенное с мелькнувшим днем.

6–7 июля 1912

Петровское-Разумовское

Сказка

Я учусь быть добрым, я хочу быть ласковым. Вы, стихов поющих верные хранители: Это будет песня, это будет сказка вам! Нежные признанья выслушать хотите ли? В тайный бор дороги конному и пешему Дикими кустами строго загорожены. Там русалки вторят звонким смехом лешему; Карликов заморских – норы вдоль изложины; Там, на курьих ножках, есть изба Ягиная; Плачет, заблудившись, Гретхен с юным Гензелем; В чаще, где не молкнет песня соловьиная, Там высокий терем, с древнефряжским вензелем. В горнице тесовой, у окна открытого, Ждет меня царевна, Нелли светло-русая. К ней, от жизни мерной, мира домовитого, На коне волшебном вдруг переношуся я. Маленькие руки я ласкаю длительно, Аленькие губки я целую, радостный; Смех ее ответный нежит так целительно, Взор ее мне светит: тихий, милый, благостный. За окном Жар-Птица пролетит, вся в пламени, Рюбецаль киркою простучит с участием… Нам не нужно лучших, непреложных знамений: В тереме мы дышим волшебством и счастьем! О чудесном лесе буду песни складывать, Расскажу про терем сказку – правду мудрую. Вам, друзья напевов, – слушать и разгадывать: Где я взял царевну, Нелли светлокудрую!

1912

Москва

В лодке

Завечерело озеро, легла благая тишь. Закрыла чашу лилия, поник, уснул камыш. Примолкли утки дикие; над стынущей водой Лишь чайка, с криком носится, сверкая белизной. И лодка чуть колышется, одна средь темных вод, И белый столб от месяца по зыби к нам идет. Ты замолчала, милая, и я давно молчу: Мы преданы вечерней мгле и лунному лучу. Туманней дали берега, туманней дальний лес; Под небом, чуть звездящимся, мир отошел, исчез… Я знаю, знаю, милая, – в священной тишине Ты снова, снова думаешь печально – обо мне! Я знаю, что за горестной ты предана мечте… И чайка, с криком жалобным, пропала в темноте. Растет, растет безмолвие, ночь властвует кругом… Ты тайно плачешь, милая, клонясь к воде лицом.

24 июля 1912

Сенежское озеро

Дождь и солнце

Муаровые отблески сверкают под лучом. Мы вновь на тихом озере, как прежде, мы вдвоем. Дождь легкий, дождь ласкающий кропит, кропит листву… Мне кажется, что снова я в далеком сне живу. И солнце улыбается, как было год назад, И пестрые жемчужины отряхивает сад. Всё то же, что томило нас: и парк, и дождь, и пруд, И сосны острохвойные наш отдых стерегут! Любви порыв ликующий, как странно ты живуч! Сквозь дождь, сквозь небо серое сверкает вещий луч! За сеткой – даль туманная, пузырится вода… О Солнце! победителем останься, как тогда!