Сочинения

Сирин Исаак

Слово 22.

О том, что тело, которое боится искушений, делается другом греха

Некто из святых сказал, что другом греха делается тело, которое боится искушений, чтобы не дойти ему до крайности и не лишиться жизни своей. Посему Дух Святой понуждает его умереть. Ибо знает, что, если не умрет, не победит греха. Если кто хочет, чтобы вселился в нем Господь, то принуждает он тело свое служить Господу, работает в заповедях Духа, написанных у Апостола, и хранит душу свою от дел плотских, описанных Апостолом (см.: Гал.5:19). Тело же, приобщившееся греху, упокоевается в делах плотских, и Дух Божий не упокоевается в плодах его Ибо когда тело изнемогает в посте и смирении, тогда душа укрепляется молитвою. Телу, когда много угнетается скорбями безмолвия, терпит лишения и недостатки и приближается к тому, чтобы лишиться жизни своей, обычно умолять тебя и говорить: «Дай мне немного свободы пожить прилично; хожу я теперь право, потому что испытано великими злостраданиями». И как скоро, из сострадания к нему, успокоишь его от скорбей и доставишь ему несколько отдохновения, и хотя ненадолго успокоится оно, мало–помалу станет с ласкательством нашептывать тебе (а ласкательства его весьма сильны), пока не заставит тебя уйти из пустыни, и скажет тебе: «Можем и близ

мира жить хорошо; потому что испытаны во многом; поэтому можем и там жить по тем же правилам, какими водимся теперь. Искуси меня только, и если не буду таким, как тебе угодно, можем возвратиться. Вот, пустыня не бежит от нас». Не верь ему, хотя и сильно будет умолять и даст много обещаний. Оно не исполнит того, что говорит. Когда склонишься на просьбу его, ввергнет тебя в великие падения, из которых не будешь в состоянии восстать и выйти.

Когда придешь от искушений в уныние и пресытишься ими, скажи сам себе: «Снова вожделеваешь ты нечистоты и срамной жизни». И если тело скажет тебе: «Великий грех самому себя убивать», то отвечай ему: «Сам себя убиваю, потому что не могу жить нечисто. Умру здесь и не увижу еще истинной смерти души моей, смерти для Бога. Лучше мне умереть здесь ради непорочности и не жить худою жизнию в мире. Произвольно избрал я смерть сию за грехи свои. Сам себя умерщвляю, потому что согрешил я Господу; не буду более прогневлять Его. Что мне в жизни, далекой от Бога? Буду терпеть озлобления сии, чтобы не быть отчужденным от небесной надежды. Что Богу в жизни моей в этом мире, если живу в нем худо и прогневляю Бога?»

Слово 23.

Послание, писанное к одному брату, любителю безмолвия

Поелику знаю, что любишь ты безмолвие и что диавол, зная волю твоего ума, под предлогами добра опутывает тебя во многом, пока не привел в рассеянность и не препнул тебя в добродетели, заключающей в себе многие виды доброго, чтобы мне, как члену, тесно связанному с тобою, добрый брат, помочь благому твоему желанию полезным словом, позаботился я написать, что сам приобрел у мужей, мудрых добродетелию, в Писаниях, у отцов и собственным опытом. Ибо если человек не будет пренебрегать и почестями и бесчестиями и ради безмолвия терпеть поношение, поругание, вред, даже побои, не сделается посмешищем и видящие его не станут почитать его юродивым и глупцом, то не возможет он пребыть в благом намерении безмолвия, потому что если человек однажды отворит дверь каким–либо побуждениям, то диавол не престанет выставлять ему на вид некоторые из сих побуждений под многими предлогами, в частых и бесчисленных встречах с людьми. Поэтому если ты, брат, в точности любишь добродетели такого безмолвия, которое не терпит в себе ни рассеяния, ни отторжения, ни отделения, и каким побеждали древние, то найдешь в таком случае возможность совершить похвальное свое желание, как скоро уподобишься отцам своим и приимешь намерение в себе показать житие их. А они возлюбили совершенное безмолвие, не заботились поддерживать любовь близких своих, не старались употреблять силы свои на их успокоение и не стыдились избегать встречи с теми, которые почитаются людьми почтенными.

Так они шествовали, и не были осуждаемы людьми мудрыми и ведущими, как пренебрегающие братиями, презрители, или нерадивые, или лишенные рассудка, что в оправдание их и сказано одним почитающим безмолвие и отшельничество паче сообщества с людьми. Человек, — говорит он, — который опытно дознает сладость безмолвия в келье своей, не как пренебрегающий ближним убегает с ним встречи, но ради того плода, какой пожинает от безмолвия». «Для чего, — спрашивает он, — авва Арсений предавался бегству и не останавливался, встречая кого–либо?» Авва же Феодор, если встречал кого, то встреча его была как меч. Никому не говорил он приветствия, когда находился вне своей келии. А святой Арсений не приветствовал даже и приходящего к нему с приветствием. Ибо в одно время некто из отцов пришел видеть авву Арсения, и старец отворил дверь, думая, что это служитель его; но когда увидел, кто был пришедший, повергся на лице свое и, долго умоляемый встать, после уверения пришедшего, что примет благословение и уйдет, святой отрекся, говоря: «Не встану, пока не уйдешь». И не встал, пока тот не ушел. И делал блаженный это для того, чтобы, если однажды подаст им руку, снова не возвратились к нему.

Посмотри же на продолжение слова, и тогда не скажешь, что, может быть, Арсений пренебрег сим отцом или кем другим по малозначительности его, а иному ради чести его оказал лицеприятие и беседовал с ним. Напротив того, Арсений равно бегал от всех, и от малых и от великих. Одно было у него пред очами — ради безмолвия пренебрегать сообщением с людьми, будет ли то человек великий или малый, и ради чести безмолвия и молчания от всех понести на себе укоризну. И мы знаем, что приходил к нему архиепископ, блаженный Феофил, а с ним был и судия той страны, имевший желание видеть святого и оказать ему честь. Но Арсений, когда сидел пред ними, даже малым словом не почтил их высокого сана, хотя и очень желали они слышать слово его. И когда архиепископ стал просить его о том, добрый старец помолчал немного и потом говорит: «Сохраните ли слово мое, если скажу вам?» Они изъявили согласие, сказав: «Да». Старец же сказал им: «Если услышите, что тут Арсений, не приближайтесь туда». Видишь ли чудный нрав старца? Видишь ли пренебрежение его к человеческой беседе? Вот человек, пожавший плод безмолвия. Блаженный не рассуждал, что пришел учитель вселенский и глава Церкви, но представлял в мысли следующее: «Единожды навсегда умер я для мира, какая же польза от мертвеца живым?» И авва Макарий укорил его исполненною любви укоризною, сказав: «Что ты бегаешь от нас?» Старец же представил ему чудное и достойное похвалы оправдание, ответив: «Богу известно, что люблю вас; но не могу быть вместе и с Богом, и с людьми». И сему чудному ведению научен он не иным кем, но Божиим гласом. Ибо сказано было ему: «Бегай, Арсений, людей, и спасешься».

Ни один праздный и любящий беседы человек да не будет столько бесстыден, чтобы опровергать это, извращая слова Арсениевы, и да не говорит вопреки сему: «Это изобретение человеческое, и изобретено в пользу безмолвия». Напротив того, это — учение небесное. И чтобы не подумали мы, будто бы сказано сие было Арсению в смысле бежать и удаляться ему от мира, а не в смысле бегать ему также и от братии, после того как оставил он мир, пошел и поселился в лавре, снова молился он Богу, вопрошая, как можно жить ему добродетельно, и говорил: «Укажи мне путь, Господи, как спастись», и думал, что услышит что–либо иное; но и во второй раз услышал опять тот же Владычний глас: «Бегай, Арсений, молчи и безмолвствуй. И хотя много пользы (сказано

ему) в свидании и в беседе с братиями, однако же не столько полезно для тебя беседовать с ними, сколько бегать от них». И когда приял сие блаженный Арсений в Божественном откровении, и как был еще в мире, повелено ему бегать, и потом, когда был с братиею, изречено то же самое, — тогда уверился он и познал, что к приобретению доброй жизни недостаточно ему бегать только мирских, должно же убегать от всех равно. Ибо может ли кто противиться и прекословить Божественному гласу? Да и божественному Антонию сказано было в откровении: «Если желаешь безмолвствовать, иди не только в Фиваиду, но даже во внутреннейшую пустыню». Посему, если Бог повелевает нам бегать от всех и столько любит безмолвие, когда пребывают в нем любящие Его, кто станет выставлять на вид какие–либо предлоги к тому, чтобы пребывать в собеседовании и сближении с людьми? Если Арсению и Антонию полезны были бегство и осторожность, то кольми паче полезны они немощным? И если тех, и в слове, и в лицезрении, и в помощи которых имел нужду целый мир, Бог почтил больше за их безмолвие, нежели за вспомоществование всему братству, лучше же сказать, всему человечеству, то кольми паче безмолвие нужно тому, кто не в состоянии хорошо охранять себя?

Знаем и о другом некоем святом, что брат его сделался болен и заключен был в другой келии. А поелику святой во все время болезни его превозмогал свою сострадательность и не приходил повидаться с ним, то больной, приближаясь к исшествию своему из жизни, послал сказать ему: «Если ты не приходил ко мне доныне, то приди теперь, чтобы видеть мне тебя прежде отшествия моего из мира, или приди хотя ночью, и я поцелую тебя и почию». Но блаженный не согласился даже и в этот час, когда природа обыкновенно требует нашего сострадания друг к другу и преступает определение воли, но сказал: «Если выйду, то не буду чист сердцем моим пред Богом, потому что нерадел посещать духовных братий, естество же предпочел Христу». И брат умер, а он не видал его.

Поэтому никто по лености помыслов да не представляет на вид, что сие невозможно, да не опровергает сего и да не обращает в ничто своего безмолвия, отвергнув Божий о нем Промысл. Если святые победили самое естество, как оно ни крепко, и если Христос любит, когда чествуют безмолвие, между тем как оставляются в пренебрежении чада Его, то какая может быть у тебя иная необходимость, которой ты не мог бы пренебречь, когда подпадешь ей? Оная заповедь, в которой сказано: …возлюбиши Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем умом твоим (Мф.22:37) более целого мира и естества и всего, что в естестве, вполне исполняется, когда пребываешь в безмолвии своем. И заповедь о любви ближнего заключена в нем же. Хочешь ли, по евангельской заповеди, приобрести в душе своей любовь к ближнему? Удались от него; и тогда возгорится в тебе пламень любви к нему, и радоваться будешь при лицезрении его, как при видении светлого Ангела. Хочешь ли также, чтобы жаждали твоего лицезрения любящие тебя? В определенные только дни имей свидание с ними. Опыт — действительно учитель для всех. Будь здоров. Богу же нашему благодарение и слава во веки веков! Аминь.

Слово 24.

Послание к некоему брату естественному и духовному, который, живя в мире и желая видеться с Исааком, убеждал и умолял в письмах своих прийти к нему

Не так мы сильны, как думаешь ты, блаженный; и, может быть, не знаешь ты немощи моей и того, что нетрудна для тебя погибель моя, а потому, как бы распаляемый естеством по обычаю его, непрестанно просишь меня о том, о чем и нам заботиться, чего и тебе желать — не должно. Не проси у меня, брат, сего одного, упокоевающего плоть и ее мудрование, но попекись о спасении души моей. Немного еще времени, и прейдем мы из века сего. Сколько лиц встречу, когда пойду к тебе! Сколько увижу людских нравов и мест, пока не возвращусь на свое место! Сколько причин к помыслам приимет душа моя при встрече с людьми! Сколько смущения потерпит от пробудившихся в ней страстей, от которых успокоилась несколько! Это и тебе не неизвестно. Что монаху видеть вредно мирское, сам ты это знаешь. И смотри, какое изменение происходит в уме долгое время безмолвствовавшего с самим собою, когда он вдруг снова впадает в это, и видит, и слышит, что для него непривычно. Если тому, кто в подвиге и ведет еще брань с сопротивником своим, вредит и встреча с монахами, когда они неблизки к его состоянию, то рассуди, в какой кладезь падем мы, особливо долгим опытом приобретшие познание! О, если бы избавиться нам от жала врага нашего! Поэтому не требуй от меня, чтобы я без нужды сделал это. Да не обольщают нас утверждающие, будто бы никакого вреда нет для нас оттого, что слышим и видим нечто, будто бы одинаковы мы по мыслям своим и в пустыне и в мире, будто бы и в келии и вне ее не возмущается скромность наша, не происходит с нею худой перемены, при встрече с лицами и вещами не чувствуем тревоги страстей. Утверждающие это, если и раны приемлют, не знают этого; но мы не достигли еще сего душевного здравия, имеем на себе смердящие язвы, и они вскипят червями, если и один день не будет о них попечения и останутся они не перевязанными, не будут обложены пластырем и стянуты перевязками.

Слово 25.

О трех способах ведения, о разности их делания и понятий, о вере души, о таинственном богатстве, в ней сокровенном, и о том, сколько ведение мира сего разнствует в способах своих с простотою веры

Душа, проходящая стезями жития и путем веры и нередко преуспевшая в сем последнем, если обращается снова к способам ведения, начинает вскоре хромать в вере, и утрачивается в ней духовная ее сила, обнаруживавшаяся в чистой душе взаимностию вспоможений и по простоте не входившая в исследование всего того, что в ней и к ней относится. Ибо душа, однажды с верою предавшая себя Богу и многократным опытом изведавшая Его содействие, не заботится уже о себе, но связуется изумлением и молчанием, и не имеет возможности снова возвратиться к способам своего ведения и употребить их в дело, чтобы иначе, при их противлении, не лишиться Божия промышления, которое втайне неусыпно назирает над душою, печется о ней и непрестанно преследует ее всеми способами, — не лишиться же потому, что душа обезумела, возмечтав, будто бы сама достаточно может промышлять о себе, по силе своего ведения. Ибо те, в коих воссиявает свет веры, не доходят уже до такого бесстыдства, чтобы снова им испрашивать у Бога в молитвах: «Дай нам это», или: «Возьми у нас это», и нимало не заботятся они о себе самих, потому что духовными очами веры ежечасно видят Отеческий Промысл, каким приосеняет их тот истинный Отец, Который безмерно великою любовию Своею превосходит всякую отеческую любовь, паче всех может и имеет силу содействовать нам до преизбытка, в большей мере, нежели как мы просим, помышляем и представляем себе.