Социальная психология и история
Шрифт:
Словом, за вычетом каких-либо отдельных черт темперамента, не составляющих комплекса, не определяющих какие бы то ни было высшие психические функции, попытки связывать психический склад этнической общности с особенностями ее физической антропологии стоят полностью вне науки. В лучшем случае это — добросовестное заблуждение, хоть и глубочайшее, чаще же — попытки прикрыть наукообразной формой расизм, учение о предопределенном самой биологией превосходстве одних рас и народов над другими.
Нужно упомянуть и о старых, как мир, попытках объяснять психический склад и характер народа особенностями климата или географического рельефа страны. Попытки рассуждать таким образом делались еще древними авторами, например Гиппократом, Страбоном. В XVIII в. французский просветитель Монтескье создал целую систему на базе этого представления: что природные условия
Ко второй категории мы отнесем всех тех, кто ищет объяснение особенностей психического склада не в природных, а в исторически сложившихся конкретных экономических, социальных, культурных условиях и особенностях жизни каждого народа.
Такой взгляд неизмеримо научнее. Но и среди его представителей следует различать немало направлений, часть которых заводит вопрос в тупик. Так, все те, кто рассматривает социальный строй и культуру какого-либо народа как нечто ему раз и навсегда присущее, неизменное, тем самым нимало не объясняют возникновение этнопсихических особенностей общественной жизнью людей: тут нет аргумента и функции, причины и следствия; если тут особенности психики и не выводятся из особенностей строения тела, то все же трактуются как константные, навсегда присущие этому народу. Этот ход мысли, как легко видеть, сродни и биологизму, и расизму.
Гораздо осторожнее поступают те, которые все же ищут функциональную или причинную зависимость между царящей там или тут культурой и психическим складом, хотя и не всегда на путях научно перспективных. Так обстоит дело с течением в западной этнопсихологии, полагающим, что решающее воздействие культурная среда оказывает на формирование психических особенностей человека в первые месяцы его жизни. Отсюда — главное внимание к разнообразию традиционных приемов ухода за грудными младенцами у разных народов. Критики в шутку прозвали это “пеленочно-сосочным комплексом”. Если эта шутка ведет к нигилизму, она неуместна: сбрасывать со счета этот начальный психический опыт ребенка не приходится. Однако при этом все же игнорируются выводы современной возрастной психологии о действительном удельном весе воздействий и навыков первых месяцев жизни на формирование личности. Совсем не научно утверждение, будто особенности личности более чем на 50% предопределяются воспитанием еще в доречевой период жизни ребенка. Генеральная линия развития современной психологической науки состоит во все более высокой оценке роли речи (внешней, внутренней, интериоризованной) в психической мотивации буквально всех видов поведения человека. Отсюда вытекает, что как раз не первый, не доречевой год жизни человека оказывает решающее влияние на закладку коренных особенностей характера, психического склада.
Наверное, в дальнейших исследованиях будет правильно оценена роль различных факторов. В том числе видное место будет уделено традиционным формам труда. Они, несомненно, очень глубоко формируют специфику психического склада, так как относятся к самым главным сферам общения и отношений людей. Но, с другой стороны, трудовые процессы имеют тенденцию унифицироваться, их национально-этнические особенности отступают перед технологической однородностью, диктуемой для всех племен и народов одинаковой природой предмета труда. Наверное, среди решающих факторов в дальнейших исследованиях очень большое место будет отведено фактору лингвистическому — именно потому, что язык является коренным механизмом общения людей и в то же время их обособления от других общностей (“непонимание”). Ведь языковые различия имеют не только этнические общности: хотя бы тенденция к созданию собственной системы знаков налицо и у разных социальных слоев, и у разных профессий, каст, сект, территориальных общностей, даже дружеских кружков (например, клички) и т.д.
В силу доминирующей роли речи среди психических факторов формирования человека связь этнической психологии с исторической лингвистикой представляется в высшей степени плодотворной и многообещающей. На первое место надо будет поставить не формальную структуру языка,
В качестве примера можно привести любопытное, хотя и далеко не бесспорное рассуждение датского этнографа Йенса Бьерре. Проводя сравнение во многом сходных бушменов и австралийцев, он замечает, что строй языка и у тех, и у других, поскольку род выражается флексиями, благоприятствует развитию мифологии (как попытки осмыслить производимую самим языком классификацию явлений); такие флективные языки позволяют легко олицетворять явления природы или светила, тогда как те первобытные народы, в языке которых нет флексий, например негроидные племена, по словам Бьерре, не имеют и своей мифологии; мифологические верования у них, замещены поклонением предкам. Так это или нет в действительности, но пример может служить моделью, говорящей о воздействии особенностей языка на особенности социально-психических процессов.
Связь языка с глубинными психическими процессами идет так далеко, что, согласно современным физиологическим данным, письмо иероглифическое и письмо фонетическое вовлекают в работу несколько иные зоны коры головного мозга и в несколько иной взаимозависимости.
К очень глубоким формантам психического типа той или иной этнической общности относится и другой, хоть и куда более бедный механизм общения: мимика и пантомимика (жестикуляция). Можно даже без применения точных методов заметить, что в примерно сходной ситуации представители одной народности улыбаются во много раз чаще, чем другой. Но суть дела не в количественных различиях, а в чувственно-смысловом значении движений лица и тела. Эти традиции столь же глубоки и всенародны, как и традиции языка.
Навряд ли реально было бы фантазировать о составлении для каждой энтической общности чего-то вроде социально-психологического паспорта — перечня характерных для нее и отличающих ее от других психических черт. Для этнопсихологии гораздо важнее отметить, что чем, меньшую этническую общность мы берем, тем определеннее и ограниченнее круг признаков, которыми отличают своих от чужих, чужих от своих. А такое “внешнее” отличение, как мы уже не раз повторяли, логически первичнее вытекающей из него “внутренней” унификации данной общности. Все это яснее всего видно именно при рассмотрении наиболее первобытных и наименьших по объему групп людей.
Собственно говоря, этнопсихология ориентировалась при своем возникновении именно на изучение таких малых общностей. Лишь позже в поле ее зрения попали и большие современные нации, как и группы народов, а также расы.
В этом макромире этнопсихология в значительной мере теряет свой научный характер. Буржуазные психологи, занимающиеся скандинавскими народами, принуждены говорить уже не о национальном характере, а о “культурном” характере, так как психические различия скандинавских наций отступают на задний план перед общими чертами культуры и характера. В Индонезии, напротив, множество культур объединено в одну нацию, находящуюся еще только в процессе формирования.
Можно отметить лишь одну область, где этническая психология в макромасштабах если и не дает пока ощутимых научных плодов, продолжает вселять надежды в организации, поощряющие и субсидирующие такие исследования: это исследования национальной психологии потенциальных военных противников, процветающие в зарубежной военно-психологической литературе. Имена таких психологов, как Горер, Бенедикт, Хонингам, к сожалению, тесно связаны с идеей возможности психологической обработки военных противников, зарубежной пропаганды, обслуживания деятельности политических агентов за рубежом. На деле, по большей части, если такие работы практически полезны, они относятся к сфере не столько “психологической войны”, сколько идеологической войны, т.е. пропаганды и внедрения тех или иных идей. Это не относится в прямом смысле к области социальной психологии. Конечно, полезно знать культуру, обычаи, нравы зарубежных народов — не только противников, но и союзников, так как без этого невозможно никакое плодотворное общение. Но и это нельзя назвать собственно этнопсихологией или социальной психологией. Когда же упомянутые и подобные им авторитетные эксперты пытаются продавать военным ведомствам какие-либо подобия собственно психологических характеристик целых наций, надо сказать, что они всучивают неразборчивым покупателям почти одни пошлые благоглупости.