Содержанка
Шрифт:
— Я еще раз проеду мимо рабочей зоны лагеря.
Алексей шумно выдохнул с негромким свистящим звуком. Как она заметила, он делал так, только когда его неожиданно захватывало какое-то чувство. Это должно было бы насторожить девушку, но, не в силах сдержать волнение, она затараторила:
— Понимаешь, мне, может быть, все-таки удалось бы каким-то образом передать записку в лагерь. Ведь мы теперь знаем, что проезжающие поезда тоже доставляют туда заключенных. Вдруг бы мне повезло, и я смогла бы с кем-то из них связаться, и… — Тут она все же заставила себя говорить медленнее, чтобы заставить его слушать, — она знала,
— Слишком много «может быть».
Лида почувствовала, что у нее загорелись щеки.
— А что, если чиновник, к которому пойдете вы с Попковым, вместо того чтобы взять ваши деньги, вас самих отправит прямиком в лагерь и я останусь здесь одна? Такое может быть? И что тогда?
Они стояли у дома с покосившимися ставнями и проваленной крышей. Темнота начала сгущаться на узкой улочке длинными причудливыми тенями. Позади них показалась вереница телег.
— Лида! — Он не пытался снова взять ее за руку. — Мы, все мы трое, должны вести себя предельно осторожно. Послушай меня. Я не смогу справиться со своей задачей, если мне все время придется оглядываться на твои выходки, думать о том, что тебе в следующий раз придет в голову.
— Выходки?
— Называй это как хочешь, но разве ты не понимаешь, что не ты, а я должен за все отвечать?
— Почему? Потому что ты мужчина? — Да.
— Это неправильно.
— Здесь не место рассуждать, что правильно, а что неправильно, Лида. Но так есть. Ты уязвима просто потому, что ты женщина, и…
— Что значит уязвима? — Она ненавидела, когда какие-то слова были ей непонятны и приходилось уточнять их значение.
— Ранима и слаба.
— Что ж, может быть, коммунисты в чем-то и правы.
Он так внимательно посмотрел на нее, что она едва сдержалась, чтобы не отвернуться.
— Что именно ты хочешь этим сказать?
— То, что коммунисты ставят женщин вровень с мужчинами, что воспринимают нас как…
Неожиданно рядом с ними возник ребенок. То ли мальчик, то ли девочка, это невозможно было определить. На голове у него была копна грязных вьющихся волос, из носа текло. Влажными щенячьими глазами он заискивающе посмотрел на Лиду, но, когда она улыбнулась ему, отошел в сторону и сунул в рот грязный палец.
— Мы начинаем привлекать внимание, — пробормотал Алексей.
Он вздохнул с раздражением, что очень не понравилось Лиде, и покосился на другую сторону улицы, где в одном из окон, прислонившись лбом к стеклу, за ними с любопытством наблюдал мужчина с трубкой в зубах и в очках, перемотанных между линзами черной лентой.
Алексей взял Лиду под локоть и хотел ее увести, но она отказалась идти, высвободила руку и присела на корточки рядом с ребенком. Она взяла его руку, достала из кармана монету, положила ему на ладошку и сжала его маленькие пальчики. Они были холодными и скользкими, как маленькие рыбки.
— Это тебе, покушать, — ласково сказала она.
Ребенок ничего не ответил, но неожиданно вынул изо рта палец и провел им по волосам Лиды, за ухом, от виска до шеи. Малыш проделал это движение еще дважды. Наверное, крошечное существо решило, что ее пряди должны быть горячими, как языки пламени, подумала Лида. Так и не произнеся ни слова, курчавый ребенок неожиданно быстро поковылял,
— Если ты начнешь раздавать деньги каждому встречному сопливому ребенку, — пробормотал он, — нам скоро самим ничего не останется.
После этого они долго шли в молчаливом напряжении, но, когда снова проходили через парк, где все так же гулял ветер, нося по аллеям листы газет, Лида неожиданно резко бросила:
— Твоя, Алексей, беда в том, что ты никогда не был беден.
В гостинице они почти не разговаривали. Это здание было построено недавно, и в нем не было железных украшений. Оно было совершенно безликим и незапоминающимся. Много подобных строений росло в этом городе, чтобы вмещать все увеличивающееся количество рабочих, но здесь, по крайней мере, было чисто и никто на жильцов особого внимания не обращал, что вполне устраивало троицу.
У входа кто-то повесил большое старое зеркало, покрытое темными пятнами, как рука старика, и Лида неожиданно увидела их с Алексеем отражение. Со стороны они выглядели так… Она попыталась подыскать нужное слово, забыв, что нужно думать по-русски, и остановилась на inappropriate. Для нее стало настоящим ударом, что они настолько не вписывались в это место. Алексей оказался выше, чем она его представляла, тяжелое пальто сидело на его широких плечах безукоризненно, и, кроме двух заплаток на перчатках (она подозревала, что брат намеренно порвал их, а потом сам же и зашил), ничто в нем не соответствовало настроению этого унылого маленького фойе. Все здесь было очень простым и утилитарным, а. Алексей даже в дрянном пальто выглядел элегантно. Он больше походил на те железные украшения снаружи, изготовленные рукой мастера и притягивающие к себе взор.
Эта мысль обеспокоила Лиду. В первый раз ей пришло в голову, что, может быть, Лев Попков был прав. Алексей представлял для них угрозу, потому что люди обращали на него внимание. Однако сегодня вечером он собирался идти знакомиться с городским отребьем и задавать вопросы. Ей вдруг до смерти захотелось отговорить его, сказать, чтобы он не делал этого, потому что это может быть опасно.
— Алексей, — вполголоса произнесла она, — пусть Попков сегодня вечером будет все время рядом с тобой.
Он лишь повел бровью.
— Он может пригодиться тебе, — настойчиво добавила она.
Но он не придал значения ее словам, и она понимала, что он все еще сердился на нее из-за ее плана самой вернуться в Тровицкий лагерь. Он попросту был слишком высокомерен, чтобы позволять младшей сестре указывать, что ему делать. Ну так и черт с ним! Пусть, если что, сам выпутывается, ей наплевать. Она отвернулась и снова натолкнулась на свое отражение в испещренном пятнами зеркале.
«Черт!» — мысленно выругалась она по-русски. Девушка в отражении не была ею. Нет, это точно не она! Та девушка выглядела совершенно подавленной, ее лицо тоже имело форму сердца, но оно было худым и нервным. Глаза глядели настороженно, а волосы казались слишком яркими. Лида тут же выхватила из кармана свою дурацкую шапку и, хоть они и были в помещении, натянула ее на голову и собрала под нее пышную шевелюру. Она так яростно орудовала пальцами, что даже поцарапала себе уши.