София - венецианская наложница
Шрифт:
— Что это за евнух? — спросил я, потому что на этом базаре их было множество.
— Вон тот, который сидит теперь за столом у Абу Исы. Разве ты не видишь его? Мы как раз прошли мимо него, когда возвращались. Сын Абу Исы принес ему кальян, и он курит.
Я признался, что мои мысли были далеко, но все же повернулся, чтобы посмотреть на этого евнуха, и не нашел в нем ничего, что могло бы меня поразить. Под белой высокой шляпой проглядывало лицо мужчины, кожа которого казалась такой же белой и бледной, как тесто неиспеченного хлеба, которое поставили подходить
«И вообще какое мне дело до этого евнуха?» Так я думал, когда спешил за моим другом.
XVIII
— Молодая синьорина совершенно довольна своей новой жизнью, — настойчиво убеждал он меня.
— Это было представление, чтобы хозяин не бил ее.
— Абу Иса — один из торговцев наиболее привилегированных рабов во всем исламском мире. Он не такой дурак, чтобы портить свой товар.
Хусаин замедлил шаг, когда мы подошли к небольшой площади с фонтаном. Площадь была расположена очень неудобно на склоне, и камни, которыми она была вымощена, располагались очень неровно. Должно быть, заложена она была при первых византийских императорах, и с тех пор ее никто не ремонтировал.
Кроме водоносов, продавцов сладостей и толпы шумных ребят на площади находился еще цыган с медведем на длинной цепи. Животное было худым и вялым, его шкура была желтой от грязи, возможно, его пробудили от его естественной зимней спячки и привели в это место. Цыгану удалось — благодаря своей силе, не животного — заставить медведя сидеть. Но это, как оказалось, был единственный трюк, который они знали, и медведь, приняв эту позу, самым непристойным образом стал лизать свои огненно-розовые гениталии. Это привлекло внимание толпы мальчишек, которые начали кричать и хихикать, что, однако, не добавило в чашку цыгана ни единой монеты.
Я подозреваю, что Хусаин нарочно задержался перед этим медведем, надеясь смутить меня. Но это совершенно меня не смутило, наоборот, только добавило раздражительности и волнения. Когда наконец мой друг решил продолжить путь, он остановился возле цыгана, чтобы бросить ему монетку, но я удержал его руку.
— Пожалуйста, — сказал я, извиняясь за резкость моего действия, но не за само действие, — не трать ни единого аспера из этого кошелька, которые к завтрашнему дню должны увеличиться вдвое.
Хусаин открыл рот, чтобы что-то сказать, но то, что он сказал, я не услышал. Вместо этого я увидел, как маленькая темнокожая рука протягивается вокруг талии моего друга, срезает кошелек и сжимает его в своих тонких узловатых пальцах.
— Стой! Вор! — закричал я.
И затем в моей голове всплыло турецкое название вора-«карманника», и я прокричал его тоже. Это слово я запомнил, потому что Хусаин рассказывал мне, что это одно из самых оскорбительных слов, которыми можно назвать человека. Оно употреблялось в самых страшных ссорах и перебранках даже тогда, когда человека и не обвиняли в воровстве.
«Купидон сделал его ноги быстрыми и руки
Мальчишки перегородили путь маленькому воришке еще до того, как я добрался до него. После того как я торжествующе вернулся к Хусаину, они позаботились о восстановлении справедливости. Наказание было настолько суровым, что собственный отец цыганенка — а я знал, что это были отец и сын, по одинаковому дьявольскому блеску их темных глаз — не остановился, чтобы помочь ему. Мужчина исчез с площади так быстро, как могла позволить увесистая цепь его медведя, что, конечно же, было не очень скоро. Медведь, единственное существо, которое не поняло мое крика «карманник», был слишком озабочен своей позой, чтобы быстро встать.
Хусаин обнаружил в моих действиях что-то лирическое, однако, поблагодарив меня со всей турецкой щедростью, он некоторое время стоял и разглядывал кошелек в полной тишине.
Он пригладил кончики своих усов вниз к бороде и затем сказал:
— Ты уверен, что покупка свободы синьорины — самое дорогое и главное для тебя?
— Несомненно, для меня это самая важная вещь в мире.
Я сгущал краски не потому, что все еще был под впечатлением своего поступка — хотя я не удивлюсь, если Хусаин как раз так и подумает, — но это была попытка унять мое нетерпение. Этот низкий, полноватый, домашний сириец не мог понять всей трагичности этого происшествия.
— Есть способ, которым мы могли бы… — задумчиво произнес он.
— Ради любви к Святому Марку, не медли.
Святой Марк не произвел на него никакого впечатления.
— Есть один способ, которым мы можем заработать большое количество денег.
— Двести грашей?
— Может, и больше. Может быть, намного больше.
— Быстро?
— Возможно, если этого пожелает Аллах, до вечера.
— Тогда мы должны начать действовать прямо сейчас. О Боже, у нас совсем нет времени, чтобы его терять.
Хусаин отстранил руку от усов и закачал головой с неожиданной решительностью. Он позвал одного мальчика, который наблюдал за избиением маленького цыгана, дал ему несколько коротких приказаний и одну из самых мелких монет — самую грубую и угловатую, из плохого металла, мягкую, как лента, настоящую копейку — из своего кошелька. Мальчик исчез как стрела и, пока я с удивлением наблюдал за мгновенным исчезновением мальчика, я уже уверовал, что Хусаин сумеет реализовать свой план.
— Пойдем, — он взял меня за локоть. — Нам пора.