София - венецианская наложница
Шрифт:
Африканец со странной ритмичной походкой сопроводил меня до кабинки, где усадил на кипу подушек и ковров. Он обернул меня, как младенца, еще в несколько полотенец для тепла. Затем он начал сушить те полотенца, которые были мокрыми, промакивая их салфетками.
И хотя мне это было приятно, однако вовсе не хотелось, чтобы какой-либо мужчина дотрагивался до меня. Я жестом приказал ему отойти от меня, а заодно отказался от массажа и кальяна. Только принял предложение «кофе» — слово, которое я хорошо понимал по-турецки.
Две подобные чашки, наполненные ароматным кофе «Арабика», были отнесены и в следующую от меня кабинку. Туда
Я слышал, что запах табака может воздействовать на других людей, находящихся в комнате с курильщиком. Конечно же, сочетание расслабленного состояния после этой жары и воды, аромат кофе и эмоциональные переживания в течение целого дня не могли не иметь последствий. Я понял, что не могу больше сопротивляться своему гипнотическому состоянию, и погрузился в дрему. Предполагаю, что я даже заснул на некоторое время, и вероятно, на достаточно долгое время, в то время как в соседней кабинке происходил довольно важный разговор о делах.
Я не могу сказать точно, что меня разбудило, пока я не услышал эти звуки снова. Мне послышалось, как распаковывают какую-то коробку, шуршание соломы. Я даже слышал слова. В полном спокойствии, которое обычно навевает поток иностранной речи, я слышал, как Хусаин упоминал имена Филиппо и Бернардо Серена.
Венецианцы. Но не простые венецианцы. Это были два брата, которых уже не было в живых, но их сыновья продолжали их дело. Приблизительно тридцать лет назад они раскрыли секрет почти магического процесса производства непрозрачного стекла (обычно белого, но иногда самые умелые получали и голубое стекло), в которое можно было вкраплять чистые кристаллы. Произведения фабрики Серена — кубки, кувшины, тарелки — продолжали изумлять весь мир. И в скором времени не только Серена, но и все стекольщики на острове Муран производили это чудо. Это был один из лучших экспортируемых товаров Венеции.
Однако не весь доход доставался республике, но это уже совсем другая история.
Я предположил, что, наверное, среди товаров Хусаина было несколько изделий из венецианского стекла, что было естественно, потому что на этот дорогой товар в Турции всегда находились покупатели. Мои предположения подтвердились, когда я услышал удивленные восклицания производителя плитки, которые сопровождались разъяснениями Хусаина, произносившего итальянское название этой техники «vetro a filigrana».
Таким образом, Хусаин нашел покупателя. Это хорошо, думал я, снова погружаясь в забытье. Однако, почти заснув, я вдруг неожиданно проснулся, осененный неожиданной догадкой.
Это был не просто богатый покупатель. Это был человек, который обладал некоторыми техническими навыками и у которого был определенный интерес. Этот человек мог превратить немного полученного знания в большую выгоду для себя. Он не только купит вазу и заплатит, конечно, намного больше, чем она стоит. Он купит производство — и подорвет монополию, которая приносила Венеции огромный доход.
Каким-то образом Хусаин в облике венецианского купца узнал тайну vetro a filigrana и вот теперь собирался раскрыть ее. Достояние
Я резко встал и сразу же обнаружил, что мраморный пол под ногами обжигает холодом. Полотенца спадали с меня, как капли воды, когда я метался по комнате, пытаясь найти свое белье. Моя рубашка была жесткой и пахла потом и солью. Мой собственный запах вызывал неприятное ощущение, которого раньше я никогда не испытывал. Я стиснул зубы и проигнорировал это открытие. Надев ее на себя снова, я почувствовал себя заново рожденным, получив обратно все то, что было смыто с меня мылом и мочалкой.
Борясь с рукавами своего камзола, я ворвался в соседнюю кабинку.
Я знал, что не ошибся в своем понимании этой ситуации, когда увидел, как Хусаин отреагировал на мой приход. Его руки застыли, изображая литейную форму и объясняя, как непрозрачный тростник превращается в прозрачное стекло. Его жесты были настолько красноречивы, что мне не надо было знать турецкий язык, чтобы все понять. Так же как и производителю плитки.
Производитель плитки поднялся в своем коконе из полотенец, восхищенный тем, что он только что узнал. В своих руках он держал образец всех своих будущих доходов: это была ваза тончайшей работы, покрытая как будто сахарным узором, на подставке толщиной в палец.
Я что-то выкрикнул. Не помню, что это было, — без сомнения, самое скверное проклятье, какое только мог вспомнить, но ярость в моей груди сделала меня глухим ко всякой учтивости. В один момент я снял свой камзол с плеч и ударил им по рукам производителя плитки, задев при этом и вазу. Стекло разбилось о мраморный пол на миллионы осколков.
С этим стеклом разбился и весь мой мир.
Оттолкнув турка в сторону, я выбежал в суету площади.
XXI
Я бежал вниз по улице, по которой ранее взбирался в компании с Хусаином, надеясь, что смогу укрыться в толпе.
Я был уверен, что он последует за мной. Я был так в этом уверен, что даже через час, когда заходящее солнце окрасило собор Святой Софии в золотой цвет, я все еще не сбавлял шаг, пытаясь при этом смотреть по сторонам, как загнанный заяц. Однажды мне даже показалось, что я заметил его тюрбан на площади, перед самым великим святым местом в Стамбуле. Хусаин там молился.
При его виде, реальном или воображаемом, мои усталые ноги нашли в себе силы завести меня за левый угол мечети. Там, за углом, я увидел темную тропинку, которая показалась мне достаточно безлюдной. Я пошел по ней.
Единственный факел, забытый здесь каким-то рабочим, освещал расстояние в тридцать шагов. Преодолев его, я погрузился в темноту, идя уже по земле, которая скрывала все звуки и все угрозы незнакомого города, в котором я был один-одинешенек.
По мере того как я спускался все ниже и ниже, я стал слышать звуки воды, огромного количества воды. То там, то тут вдалеке раздавалось металлическое «кап, кап, кап». Тихо, но четко звучали ноты, как будто перебирали струны лютни. И вдруг я увидел большой подземный грот, в котором было достаточно воды, чтобы снабжать весь этот огромный город во время осады — или для того, чтобы поливать сады великолепных дворцов с мая по октябрь. Я даже не мог видеть ни границы воды, ни колонн, которые поддерживали арочную крышу. Колонны, заметил я с горечью, тоже были византийского происхождения.