/Soft/Total/ Антиутопия великого западного пути
Шрифт:
Хотя иначе и быть не могло. Их отношения с самого начала развивались под знаком треугольника. Не пошлого любовного, но настоящего, изначального. И он всегда знал, кто же в итоге окажется лишним; это было лишь делом времени.
Все равно, теперь уже ничего нельзя изменить. ПалСаныч сделал несколько неуверенных шагов навстречу; он хотел обнять Машу, но она внезапно остановилась метрах в двух от него, прямая и напряженная.
— Маша! — начал ПалСаныч неожиданно низким голосом. — Прости. Мне жаль, что все так получилось.
— Вы!.. Вы!.. — сдавленно выкрикнула Маша, задохнувшись словами.
Ее точеное лицо передернулось
Шока не было; скорее мрачное удовлетворение — что вот сейчас наступит холодная ясность и полная определенность, исчезнет гнетущая недоговоренность, и прогоревшая часть жизни будет окончательно отрезана. Что наконец можно будет начать новую, черно-белую жизнь — жизнь без Маши.
— Зачем ты пришла? — спросил ПалСаныч и не узнал своего голоса.
— Попрощаться.
Маша, казалось, немного успокоилась, но держалась как-то напряженно и неестественно.
— После стирания баз все участники акции должны были исчезнуть, пропасть навсегда. Для Вас уже была подготовлена легенда, новое имя, новая биография. В другом регионе, разумеется. И я не знала, в каком, у меня нет доступа к этим файлам. Но я надеялась, что Вы захотите узнать хоть что-то о своей будущей судьбе. Кодер бы все открыл, для него это не проблема. А Вы… Вы должны были просто стереть карму! Зачем Вы полезли в красный сектор?!
ПалСаныч промолчал. Что уж теперь говорить, когда все кончено. Карфаген пал, мосты сожжены.
— Вы хоть понимаете, что Вы наделали?
— Новый мир, — ответил он. — Дивный новый мир.
— ПалСаныч, Вы даже не представляете, что натворили, — устало возразила Маша. — Вам кажется, что Вы уничтожили полицейскую систему, открыли новую эру. Но это не так. Вы дискредитировали высшее звено Администрации; практически все руководство уйдет в отставку и в ближайшее время будет отправлено на заслуженный отдых. Но это ничего не изменит. К каждому администратору прикреплен дублер-резервист, заменяющий его в экстренных ситуациях — их к этому и готовили. Кроме высших чинов, разумеется, но с этим-то быстро разберутся. Вы не разрушили систему. Ее нельзя разрушить, в ней все взаимозаменяемо. Вы разрушили элиту. Место профессионалов теперь займут алчные выскочки, и понадобится еще лет тридцать, чтобы восстановить нормальную управленческую прослойку. Вы даже не представляете, кому вы открыли дорогу к власти. Знаете, кто возглавит региональное отделение Комитета вместо отца? Дима Рогов, Ваш бывший декан. Вы знаете, что он за человек? Когда искали спасителя, перебрали тысячи людей, в том числе и резервистов. Но Дима не просто не подошел — он не прошел по семи пунктам из девяти. По семи! Рогов законченный подлец. Отец — профессионал, и если надо, он ни перед чем не остановится. Но он никогда не будет убивать зря. А Дима — трус, он может от страха залить город кровью.
Что Маша права, ПалСаныч понял сразу. Она всегда была права. Но сейчас он чувствовал и свою правоту. ПалСаныч знал, что ему не переубедить Машу; но он знал и другое — все было сделано правильно, альтернатив не было. Спорить было бесполезно; он просто хотел обозначить свою позицию, донести
— Помнишь, ты писала — насилие порождает сопротивление, а сопротивление дает надежду. Возможно, только насилие и способно сегодня дать нам надежду. Это, конечно, не лучший путь. Но другого источника надежды у нас нет.
— Все эти умные слова хороши, когда насилие совершается над кем-то другим, а не над тобой! — горячо возразила Маша. — Но Рогов, скорее всего, начнет с тебя и твоих друзей.
С этим трудно было спорить. ПалСаныч с самого начала знал, что если их безумный план сработает, новый мир будет к ним беспощаден. Но, возможно, с остальными он будет не столь жесток.
— Это уже не важно. Ты же понимаешь, что наше общество зашло в глухой тупик, и надо было что-то менять. А другого способа все равно не было.
— Мы могли отсрочить кризис, — не сдавалась Маша, — а за это время, может быть, нашли бы лекарство.
— Да нет же никакого лекарства и быть не может! — с досадой воскликнул ПалСаныч. — Мы же сто раз об этом говорили. Твоя отсрочка только продлила бы агонию. И даже хуже — с каждой отсрочкой общество становилось бы все более ригидным, все менее способным к изменениям. Пока не развалилось бы окончательно. А ты прекрасно знаешь, что всегда возникает на месте разрушенного толерантного общества.
Маша упрямо тряхнула головой, как будто отмахиваясь от его аргументов. Она заговорила быстро и убежденно — про социальные структуры, про стабильность и нестабильность, про опасность любых изменений в критические периоды. Про то, что личная свобода и порядок не уживаются на одном поле, что они всегда были взаимоисключающими антиподами; а людям в первую очередь нужны порядок и безопасность. Не поймет, — обреченно подумал ПалСаныч. — Ее учили, что интересы элиты и интересы общества однонаправлены; она не видит, что сейчас совсем другой случай. Она не понимает меня и уже не верит мне. Мы расходимся, мы стремительно разлетаемся, и этого не остановить. Нам осталось совсем немного, а мы говорим о ерунде — о том, что было бы и что могло бы быть. Если сейчас мы не в силах ничего изменить, значит надо просто принять новый мир таким, каков он будет. И вернуться к себе. Прояснить слепые пятна, не дающие покоя. Досказать все недосказанное. И отпустить наконец друг друга на свободу.
— Маша! — перебил ее ПалСаныч. — Почему ты обманывала меня?
— Да потому что иначе было нельзя!
Маша почти кричала; в ее голосе был какой-то горький надрыв. Где-то под грудиной опять защемило от пронзительной жалости; желание сказать что-то язвительное пропало без следа. ПалСаныч шагнул к Маше и взял ее за плечи; она прижалась к нему, будто ждала этого. Руки сами легли туда, где и было их место. ПалСаныч склонился к Машиной щеке и шепнул в спутанный ворох волос:
— Спасибо, Маша. Знаешь, я благодарен тебе за все.
— Я знаю, — просто ответила Маша. — И я тоже Вам благодарна.
ПалСаныч стиснул руки еще сильнее; сердце бешено колотилось. На секунду в глазах потемнело и все вокруг поплыло; он покачнулся и разжал хватку.
— Что-то мне нехорошо, — пробормотал он, виновато улыбаясь. — Переволновался, наверно.
ПалСаныч сделал несколько неуверенных шагов и сел прямо в снег, прислонившись спиной к поросшему ягелем валуну. Маша опустилась рядом с ним на колени, тревожно заглядывая ему в глаза.