Софья Ковалевская
Шрифт:
После тяжелых родов жизнь Софьи Васильевны находилась долго под угрозой. Почти полгода провела Ковалевская в постели. Правда, молодой организм победил, но сердце Софьи Васильевны было поражено тяжелой болезнью.
Жили Ковалевские в это время на Васильевском острове в отдельном доме с садом, была у них своя корова, парники, в которых выращивали не только огурцы, но даже дыни и арбузы; в квартире было множество растений и птиц. А между тем никто не мог про них сказать, что это люди, пользующиеся комфортом. Все производило такое впечатление, как будто хозяева еще собираются обосноваться. H. H. Страхов в
Но более замкнутый образ жизни, вызванный ожиданием ребенка, длительной болезнью после родов и материнскими обязанностями, которым Софья Васильевна отдалась с обычной для нее страстью, дали ей возможность трезво оценить свое положение.
Какое применение нашла она своему таланту, который должна была посвятить борьбе за женское право на труд?! Светская жизнь, туалеты, собственный дом — об этом ли мечтала она, к этому ли стремилась, когда избрала аскетически-скромный, трудный путь к науке?
С горечью занося в записную книжку, повторяла она строки из стихотворения Плещеева:
О, если б знали вы, друзья моей весны. Прекрасных грез моих, порывов благородных. Какой мучительной тоской отравлены Проходят дни мои в волнениях бесплодных! Былое предо мной, как призрак, восстает, И тайный голос мне твердит укор правдивый: Чего убить не мог суровой жизни гнет, Зарыл я в землю сам, — зарыл, как раб ленивый.Отношения с мужем тоже не отвечали тем идеальным представлениям о браке, с какими заключала она этот союз.
Ковалевский все чаще с пренебрежением, с иронией говорил о том, что женщине не дано творить, создавать. Сам нуждаясь только «в стакане чаю и книге», он с непонятной настойчивостью желал видеть свою жену пышно одетой, блистающей в обществе, всецело поглощенной его проектами. Ее попытки протестовать против обволакивающей «мягкой тины буржуазного существования», как она определила их образ жизни, выливались в беспомощное раздражение.
В заветной коричневой тетради она написала мрачные стихи о жизни — «глупой шутке» — и едкую сатиру «Жалоба мужа». В сатире она высмеяла и себя как «ученую жену» и Владимира Онуфриевича с его недовольством претензиями супруги. Пассивности, овладевшей Ковалевской после напряженного умственного труда, приходил конец. И достаточно было под ходящего повода, толчка извне, чтобы ученый заговорил в ней с новой силой.
«РОЖДЕНА МАТЕМАТИКОМ…»
В конце 1879 — начале 1880 года в Петербурге состоялся VI съезд русских естествоиспытателей и врачей. В работе съезда участвовали многие ученые — друзья Ковалевской. Приехал и талантливый ученик Вейерштрасса, профессор Гельсингфорсского университета Густав Миттаг-Леффлер, известный своими трудами по теории аналитических функций. Ему принадлежит классическая теорема, носящая его имя; он ввел в рассмотрение области особого вида — «звезды Миттаг-Леффлера» и т. д.
По поручению своего учителя Миттаг-Леффлер
Он нашел, что Ковалевская, как женщина, очаровательна. Ее лицо отражает доброту и высокую интеллектуальность. Манеры ее просты и естественны, без какого-либо педантизма или аффектированной учености. Как ученая, она привлекла его редкой ясностью и точностью выражений и исключительно быстрой сообразительностью. Миттаг-Леффлер даже при такой недолгой встрече убедился в глубине познаний Ковалевской и понял, почему Вейерштрасс считает ее лучшей из своих учеников.
Софья Васильевна не собиралась участвовать в работах съезда; казалось, что она окончательно утратила надежду на научную карьеру. Все же Чебышеву не стоило большого труда уговорить ее сделать сообщение об одном из математических исследований.
Будто проснувшись от тяжелого сна, Ковалевская в одну ночь перевела на русский язык свою статью «О приведении некоторого класса абелевых интегралов 3-го ранга к эллиптическим интегралам», утром прочитала реферат на съезде, произвела большое впечатление, выслушала одобрение Чебышева, снова поверила, что рождена математиком.
Через несколько дней она могла равнодушно смотреть на то, как продается с публичного торга их имущество. Наука звала ее.
Грандиозное строительное предприятие Ковалевского завершилось полнейшим крахом.
Александр Онуфриевич, всегда с нежной любовью относившийся к брату и приходивший ему на помощь при малейшем затруднении, пытался вернуть к науке и Ковалевского, сожалел, что он «погряз в эти постройки и дела». «Что бы ты наделал, если бы вся эта энергия пошла на палеонтологию?» — говорил он в письмах. И то предлагал посылать Владимиру Онуфриевичу ежемесячно по 50 рублей, то приглашал его к себе с Софьей Васильевной и Фуфой, чтобы девочка воспитывалась с его детьми, а разорившиеся «строители» могли зарабатывать на жизнь уроками.
В одном из писем к Софье Васильевне А. О. Ковалевский объяснил причины своего неодобрительного отношения к коммерческим затеям брата: «…Недоверие мое к нему основывалось всегда на том, что он схватывает результаты, увлекается ими, не обращая внимания на тот тернистый путь, которым они достигаются. Так было с изданиями; всегда он рассчитывал, что стоит печатание, и затем сумму от продажи относил к барышу, забывая, что сюда следует отнести массу других расходов. Очевидно, что и теперь в его расчеты въехало что-то подобное, своего рода Плевна, которую необходимо побороть». И спрашивал: «Не лучше ли было бы ему ликвидировать это дело и вернуться опять к палеонтологии?»
Но ничего уже нельзя было сделать. Фантастические планы обогащения жизнь опрокинула жесточайшим образом.
В доме, банях, оранжерее распоряжались кредиторы. Один из самых неумолимых произвел опись движимого имущества Ковалевских и очень удивился, найдя его таким скудным, 16 января 1880 года Владимир Онуфриевич сделал приписку к письму Софьи Васильевны, адресованному Александру Онуфриевичу: «Дела идут к дурному исходу, и я нимало не обольщаю себя относительно этого. Благодарю, милый, за ободрительные слова твоего письма, но ладья наша так свихнулась, что направить ее на хорошую дорогу уже невозможно».