Софья Ковалевская
Шрифт:
— Потребность создать себе идеал, а затем всю жизнь поклоняться ему — это ваша национальная болезнь, в этом признается ведь и кто-то из героев «Дикой утки» Ибсена, — смеялась она, поддразнивая своего шведского друга.
И ее сначала очень привлекала способность северян чувствовать себя нравственно обязанными доказывать делом свои убеждения. Ни в одной стране не удавалось с такой легкостью собирать крупные суммы денег на поддержку любого начинания, заинтересовавшего общество. Стокгольмский университет был основан тоже на частные пожертвования, хотя в шведской столице имелось тогда не так много
Нравилось ей в Швеции и то, что погоня за наживой и борьба за кусок хлеба еще не приобрели здесь острого, всепоглощающего характера, как в Западной Европе.
— У вас конкуренция на различных поприщах еще не так велика, чтобы давать ход лишь одним блестящим исключениям за счет масс загубленных людей с обыкновенными способностями! — делилась своими мыслями со шведами Софья Васильевна. — У вас даже богачи не устраивают выставок роскоши, не вводят бедных в соблазны, в искушение разбогатеть во что бы то ни стало, как в Париже, Лондоне, Берлине. И поэтому у вас есть досуг, чтобы наслаждаться самим процессом жизни, ее духовной стороной. Вы верите в святость жизни и ее задач, для вас вопросы нравственной правды и ответственности имеют вполне реальное значение!
Помолчав, она добавляла с лукавой усмешкой:
— Видимо, потому что не так резки противоречия, социальный вопрос не имеет у вас такого всеобщего значения, нет у вас насущной потребности в коренных изменениях общественного строя.
— Да ведь у нас тоже идет борьба, многим приходится в тюрьме сидеть за «оскорбление величества», как, например, Яльмару Брантингу, — возражали шведы.
— О, и у вас «оскорбление величества» карается? Только умы тупые, характеры тиранические, не способные к величию, могут так злобно заботиться о престиже своего ничтожества. Но, несмотря на это, у вас, где так мало, так незаметно все меняется, где нет подобных землетрясению общественных событий, все же можно найти идеальные условия для занятий наукой…
Все шведы, с которыми она встречалась, были настроены весьма либерально, живо интересовались равноправием женщин и социализмом. По крайней мере в теории все относились к социализму с большим сочувствием, не исключая людей, занимающих высокое положение: говорили, что лаже король Оскар II не смотрел на него с ужасом, Софье Васильевне казалось, что она вновь переживает пору, десять-пятнадцать лет назад определявшую жизнь общества в России.
Пристальнее вглядеться в происходящие, хотя и волнующие и привлекательные, но уже знакомые процессы не было времени.
ПЕРВАЯ ЛЕКЦИЯ
Ковалевская проводила целые дни за письменным столом. Лекции, этот «частный курс», должны быть блестящими, должны показать, способна ли женщина к профессорской деятельности.
Записались на ее курс девятнадцать человек — все, кто изучал высшую математику. Софья Васильевна очень боялась страшной минуты — первого своего выступления под испытующими взглядами
Когда в Стокгольме официально объявили о лекциях Ковалевской и студенты «ортодоксального» Упсальского университета вывесили это объявление в своем союзе, оно вызвало взрыв негодования профессоров. Одно заседание Совета университета, длившееся целый вечер, было полностью посвящено очернению женщины-профессора. Маститые ученые отрицали ее научные заслуги, намекали на самые чудовищные по нелепости причины ее приезда в Швецию — словом, проявили столько огня и темперамента, каких Ковалевская и не предполагала у хладнокровных северян.
Сами по себе такие страсти не имели бы значения, но некоторые упсальские профессора пользовались большим влиянием в «высших сферах», от которых зависело материальное положение и нового университета и преподавателей. Говорили, что король, на первых порах покровительствовавший Стокгольмскому университету, убедился уже, что этот рассадник науки способен стать центром вольнодумства и радикальных стремлений. Вряд ли репутация «нигилистки» способна была содействовать успеху замыслов Ковалевской! Да и немногие почтенные мужи науки мирились с вторжением женщины-профессора в «не женскую область».
Даже французский физик Габриэль Липпман, очень расположенный к Софье Васильевне и горячо одобрявший Стокгольмский университет за приглашение Ковалевской, не удержался и с убийственным простодушием заметил: «Франция в этом отношении менее передовая; идея дать кафедру женщине потрясла бы нас всех».
Правда, труды ученой-женщины привлекали внимание независимо от пола автора. Глава французских математиков Шарль Эрмит в весьма любезных выражениях просил Ковалевскую прислать журналу «Comptes rendus» статью о преломлении света, ввиду большого значения полученных ею результатов для геометров Франции, занимавшихся теорией упругости.
«Вопросы, касающиеся распространения света в кристаллической среде, — писал он, — представляют чрезвычайный интерес для физики, математики и для философий естествознания. Изложение результатов, полученных первоначально Ламэ, а затем полученных вами из применения метода г-на Вейерштрасса, сделано вами, мадам, с такой ясностью и точностью, что я не сомневаюсь, что ваша заметка вызовет громадный интерес в мире математиков и физиков. Она будет напечатана с соблюдением всех ваших пожеланий с таким заголовком: «О распространении света в кристаллической среде», заметка госпожи Ковалевской, представленная господином Эрмитом».
Кроме того, Эрмит желал в специальном докладе ознакомить с этим трудом Французскую академию.
Немецкий математик Кронекер обратился с такой же просьбой: он хотел напечатать эту статью в своем журнале.
Что ж, русская ученая перестала быть «любопытным случаем». Первые труды поставили ее в ряд крупнейших математиков. Теперь осталось лишь завоевать право на кафедру! Софья Васильевна готовилась к лекциям до изнеможения.
У нее недоставало времени на занятия, и она спала не более четырех-пяти часов в сутки, совершенно отрешившись от жизни.