Соглашение с дьяволом. Германо-российские взаимоотношения от Первой до Второй мировой войны

Хаффнер Себастьян

Оба они впрочем, были большими политическими интеллектуалами, и оба были, хотя и по различным причинам, полностью убеждены в своём деле: в необходимости германо-советской дружбы. Их согласованные действия — в том числе против скептиков и врагов этого дела на их собственной стороне — сделали эту дружбу устойчивой реальностью на десять лет, за пределы сроков их собственной службы и жизни.

Когда в 1928 году в разгар работы Брокдорф-Рантцау умер, то большевистское правительство сделало трогательный жест: впервые, против строго установленного обычая, оно позволило своим дипломатам принять участие в церковной церемонии протестантских похорон немецкого посла. А газета «Правда» писала: «Честолюбивый, аристократически надменный граф проявил себя как самый лояльный, самый целеустремленный, самый доступный и при этом самый уважаемый буржуазный посол в красной Москве… Когда сотрудники наркомата иностранных дел замечали в вестибюле хорошо им известного старого графа в плотных мехах, пытавшегося с

кряхтением натянуть на ноги высокие резиновые сапоги совершенно оригинальной конструкции, то их (что весьма примечательно) не охватывала классовая ненависть, что было бы уместным при виде персоны графского происхождения… Потому что этот граф понял, что Советский Союз — это огромная сила, с которой следует пытаться жить в дружбе и согласии. Видеть эту силу на стороне Германии — это была та цель, которой он посвятил себя». Столь сердечные слова о германском после лишь единожды появились в «Правде»…

Поразительным, заставляющим задуматься фактом является то, что люди на стороне Германии, несмотря на все идеологические противоречия старавшиеся сделать Германию и Советский Союз друзьями, почти все были «правыми» — и причем совершенно определенными «правыми»: старопрусской аристократией. Не только Рантцау был из их числа, но также и Зеект — отец немецко-русского военного содружества, также и Мальцан — отец Рапалльского договора. Национал-либералы, такие как Штреземанн, находили уже гораздо более трудным встать выше антибольшевистских предубеждений: между Штреземанном, министром иностранных дел в Берлине, и Рантцау, «контр-министром иностранных дел» в Москве, было поэтому постоянное перетягивание каната.

Но истинными «западниками» и противниками российской политики были в Германии социал-демократы и некоммунистические левые. Единственная действительно прицельная враждебная кампания шла из этого угла: например, в конце 1926 года социал-демократы в рейхстаге ухватились за английскую разоблачительную статью о тайном вооружении в России, и по этой причине германское правительство было свергнуто. После этого дело разумеется исчезло в песке. И когда пятью годами позже граф фон Оссецкий, ставший позже мучеником и лауреатом Нобелевской премии мира, был заключен в тюрьму по обвинению в государственной измене, то это произошло из-за статьи на эту тему, опубликованной в «Вельтбюне [6] ».

6

«Вельтбюне», Weltb"uhne («Мировая трибуна») — газета немецких радикально-демократических буржуазных левых течений в Веймарской республике (Прим. переводчика).

Но где при всем при этом были немецкие коммунисты? Во время всего периода Рапалло они были довольно значительной партией средней силы, чье представительство в рейхстаге медленно возрастало с 45 человек в начале до 100 в конце при общем числе примерно 600 депутатов. Они все еще говорили о немецкой социалистической революции — правда, теперь уже постепенно примерно как довоенные социал-демократы, которые также годами и десятилетиями говорили о грядущей революции, в действительности не работая над этим и не планируя этого. С 1923 года и у немецких коммунистов не было никаких практических революционных планов. Но у них все еще была своя собственная непосредственная связь с Москвой — конечно, не с русским правительством, а с Коммунистическим Интернационалом. Но влияние Коммунистического Интернационала само по себе в Москве в это время постоянно снижалось. В свое время Ленин сам руководил им; Сталин передал руководство Зиновьеву, которого он презирал и позже ликвидировал. Коминтерн Сталин презрительно называл «мелочной лавочкой». При Сталине пути русской государственной политики и международной революционной политики разошлись. Он решил не ждать больше мировой революции, а строить социализм в одной стране. Остальные коммунистические партии, прежде всего немецкая, стали для него всего лишь вспомогательными войсками русской государственной политики. Их задачей больше не было в своих странах делать революцию — на это он не считал их способными, — а обеспечивать в своих странах всевозможную поддержку соответствующих русских интересов.

Германская коммунистическая революция больше не нужна была Сталину. То, что ему было нужно от Германии, ему прекрасно давала договоренность с консервативной Германией. Он мог беспокоиться лишь о том, что этой договоренности может быть нанесен вред, если в Германии когда-либо к власти снова придут «западники», что означало прежде всего — социал-демократы.

В 1928 году это угрожало произойти: социал-демократы выиграли выборы в рейхстаг и впервые за восемь лет снова встали во главе правительства страны. И поэтому немецкие коммунисты получили в 1928 году из Москвы указание — отныне весь свой огонь сконцентрировать на социал-демократах. «Социал-фашисты», как их теперь называли, неожиданно стали главными врагами немецких коммунистов и оставались ими на протяжении пяти лет. Даже борьба против нараставшего гитлеровского движения в эти пять лет с 1928 по 1933 год оставалась подчиненной борьбе против социал-демократов.

Россия Сталина со времен Рапалло прекрасно уживалась с

правобуржуазной капиталистической Германией. Во время великой депрессии 1930–1931 годов экономическое сотрудничество стало почти столь же успешным, как и военное: немецкой тяжелой промышленности русский рынок теперь нужен был как сама жизнь. В свете крушения мировой торговли и сворачивания внутреннего рынка она удерживалась на плаву почти только благодаря постоянно растущим объемам русских заказов. И наоборот, русская программа индустриализации первой пятилетки могла хорошо использовать немецкие поставки. Общность интересов с капиталистической Германией как в экономической, так и в военной области! В глазах Сталина поэтому и захват власти Гитлером, когда он произошел, не должен был ничего изменить: нацисты были для него такой же капиталистической партией, как все другие — они скоро узнают, на какой стороне их хлеб намазывается маслом. Единственными нарушителями спокойствия были социал-демократы с их вечной русофобией и их вечным уклоном на запад. Они были в Германии опасностью для русских интересов, врагом России. Поэтому они должны были также стать и врагами немецких коммунистов. Довольно! И так оставалось до 1933 года.

Часто переоценивают вред, который причинила в Германии эта братская борьба между коммунистами и социал-демократами. Еще и сегодня можно подчас прочитать, что это была главная причина внутриполитической победы Гитлера. Но каким образом единый фронт обеих рабочих партий мог предотвратить захват власти Гитлером, видится с трудом. Парламентского большинства коммунисты и социал-демократы (даже в сумме) никогда не имели, а коалиции социал-демократов с буржуазными партиями, которые в стране находились у власти до 1930, в Пруссии до 1932 года, были созданы гораздо раньше, когда социал-демократы с коммунистами занимались одним делом. Социал-демократы и коммунисты были разбиты по отдельности. Исходя из тогдашней ситуации в Германии, они были бы разбиты и в случае их единого фронта.

Захват власти Гитлером естественно был трагедией для обеих партий — гораздо более горькая трагедия для коммунистов, которые с первого момента в полной мере подверглись жестокости гитлеровского преследования. Насколько глубоко уже упал интерес русских к немецким коммунистам, можно видеть из того, что правительство в Москве сначала совершенно не было обеспокоено гитлеровским преследованием коммунистов в Германии. Советник посольства Хильгер, который в течение двадцати лет был непосредственным свидетелем перипетий германо-русских отношений, сообщает: «Во время первых пяти-шести месяцев после перехода власти к Гитлеру [было] явно заметно, что советской прессе была предписана величайшая сдержанность. В то время, как Гитлер… уничтожал аппарат КПГ, правители в Кремле по внешнеполитическим причинам считали необходимым по-прежнему в отношении Германии выражать свою добрую волю. Такие личности, как Крестинский [7] , Литвинов и Молотов не упускали ни одной возможности, чтобы уверить нас в том, что у правительства нет желания изменять свою внешнюю политику». Литвинов — хотя сначала и менее дружественный по отношению к Германии, чем его предшественник Чичерин — говорят, в то время при случае хладнокровно сказал следующее: «Что нам за дело, если вы своих коммунистов стреляете!»

7

Крестинский Николай Николаевич [13(25). 10.1883-15.3.1938], советский государственный и партийный деятель, дипломат (Прим. переводчика).

Прошел почти год, пока русские не поняли, что в лице Гитлера они имеют перед собой не обычного политика из немецких правых, и что немецко-советская дружба закончилась. Возможно, лишь после прихода Гитлера к власти они впервые взяли на себя труд прочесть «Майн Кампф». Нельзя не упрекнуть их в неправильной оценке Гитлера — даже если вряд ли было бы в их силах при правильной оценке предотвратить захват им власти.

Германо-русской дружбе периода Рапалло требовалось время, чтобы умереть. Она медленно иссякала в течение 1933 года, отдельные её обломки удерживались даже еще в течение года, и состояние тотальной, ледяной враждебности, которая стала характерной для гитлеровского периода, было достигнуто лишь в 1935 году. Но несущая центральная опора этой дружбы, военное сотрудничество, развалилось первым — совершенно неожиданно и внешне как гром среди ясного неба.

Хильгер описывает, как это произошло: «В первой половине мая (1933 года) в Москву прибыла группа высших немецких офицеров под руководством генерала фон Боккельберга, чтобы провести переговоры с Генеральным штабом Красной Армии. Этот визит был окутан прежним духом полного согласия и доброй воли. На устроенном германским послом по случаю пребывания немецких гостей торжественном ужине среди немцев и русских царило отличное настроение. Все члены военного совета СССР присутствовали на нем, и Ворошилов настойчиво выразил свое мнение, что следует и далее поддерживать связь между обеими армиями. Сопровождаемый добрыми пожеланиями своих советских друзей, фон Бокельберг отбыл обратно, но еще до того, как он и его спутники добрались до Берлина, Красная Армия неожиданно потребовала, чтобы рейхсвер прекратил все свои предприятия в России. Вскоре после этого русские категорически отказались далее участвовать в каких-либо курсах немецкой военной академии.