Соглядатай (сборник)
Шрифт:
Но еда не слишком занимает Даниэля Дюпона.
Сидя за письменным столом, он осматривает свой револьвер. Им много лет уже не пользовались, и теперь он может отказать. Дюпон очень осторожно приступает к делу: разбирает револьвер, вынимает пули, тщательно прочищает весь механизм, проверяя его исправность; наконец, вставляет магазин на место, а тряпку убирает в ящик.
Человек он дотошный, любит, чтобы всякая работа была сделана на совесть. Пуля в сердце – это доставит меньше всего хлопот. Если выстрелить как надо – он долго обсуждал это с доктором Жюаром, – смерть будет мгновенной, а потеря крови – очень незначительной. И старой Анне не придется долго отмывать кровавые пятна, а для нее это самое важное. Он знает, что Анна его не любит.
Впрочем, его вообще мало кто любил. Эвелина…
Дюпон делает несколько шагов по светло-зеленому ковру, который приглушает звуки. В тесном кабинете мало места, чтобы прохаживаться. Со всех сторон его окружают книги: право, социальное законодательство, политическая экономия… внизу слева, с краю стеллажа, стоят несколько книг, его собственный вклад в эти исследования. Не так уж много. Но все-таки там были две или три дельные мысли. И кто это понял? Тем хуже для них.
Он останавливается у стола и смотрит на письма, которые только что написал: одно – Руа-Дозе, другое – Жюару… а кому еще? Может быть, жене? Нет; а письмо министру он, вероятно, отправил вчера…
Он останавливается у стола и бросает последний взгляд на письмо, которое только что написал Жюару. Оно написано ясно и убедительно; в нем содержатся все необходимые разъяснения для того, чтобы выдать самоубийство за убийство.
Сначала Дюпон хотел инсценировать несчастный случай: «Во время чистки старого револьвера пуля попала профессору прямо в сердце». Но все бы догадались, в чем дело.
Преступление – это не так подозрительно. И можно рассчитывать на Жюара и Руа-Дозе: они сохранят это в тайне. И банда лесоторговцев не будет строить гримасы, когда в разговоре кто-нибудь упомянет его имя. Что касается доктора, то он вряд ли удивится этому письму: наверняка он все понял после их беседы на прошлой неделе. В любом случае он не откажет покойному другу в этой услуге. То, что от него потребуется, не так уж сложно: перевезти труп в клинику и тут же связаться по телефону с Руа-Дозе; затем подготовить отчет для городской полиции и сообщение в местные газеты. Дружба с министром иногда все же может пригодиться: не будет ни судебно-медицинской экспертизы, ни следствия. А со временем (кто знает?) участие в этом маленьком заговоре, возможно, окажется полезным для доктора.
Все в порядке. Дюпону остается только спуститься ужинать. Он должен выглядеть как обычно, чтобы старая Анна ничего не заподозрила. Он отдает распоряжения на завтра и со своей обычной дотошностью улаживает всякие мелочи, теперь уже не имеющие значения.
В половине восьмого он снова поднимается наверх и, не теряя ни минуты, стреляет себе в сердце.
Тут Лоран останавливается. Кое-что ему все же неясно: сразу умер Дюпон или нет?
Предположим, что он только ранил себя; но у него еще оставались силы, чтобы выстрелить во второй раз, – доктор уверяет, что он самостоятельно спустился по лестнице и дошел до машины «скорой помощи». Если револьвер заклинило, то в распоряжении профессора были другие средства: он мог, например, вскрыть себе вены; такой человек вполне может держать наготове бритву на случай, если револьвер откажет. Разумеется, чтобы прикончить себя, требуется незаурядное мужество; однако такой человек, как Дюпон, скорее довел бы свой замысел до конца, нежели отказался бы от него.
Да, но если он убил себя сразу, зачем бы доктору и старой экономке выдумывать всю эту историю: раненый Дюпон, зовущий на помощь со второго этажа, его, на первый взгляд, неопасное ранение и внезапная смерть по приезде в клинику. Допустим, Жюар опасался быть обвиненным в похищении покойника: чтобы с полным правом перевозить Дюпона, доктор должен был застать его живым. С другой стороны, выдумка, будто Дюпон мог передвигаться самостоятельно, потребовалась для того, чтобы обойтись без санитаров, когда нужно было укладывать его на носилки; и наконец, за эти краткие минуты умирающая жертва якобы успела изложить обстоятельства преступления. Возможно, Дюпон в прощальном письме сам посоветовал принять эти меры предосторожности. Но вот что любопытно: сегодня утром доктор упорно давал понять, что рана
Есть еще одна гипотеза: Дюпон мог выстрелить во второй раз, находясь в клинике, – в этом случае мадам Смит не знала бы ни о чем, и доктор использовал бы ее свидетельство для создания своей легенды. Нет, это отпадает: если бы даже доктор и согласился скрыть самоубийство друга, вряд ли бы он помог ему довести это дело до конца.
Подытожим: надо принять за данность, что Дюпон покончил с собой без помощи доктора или экономки; а стало быть, он сделал это, когда был в одиночестве, то есть либо у себя в кабинете в половине восьмого, либо в спальне, пока экономка звонила в клинику из соседнего кафе. После возвращения старухи Дюпон был уже не один, с ним постоянно кто-то находился – сначала экономка, потом Жюар, – ни она, ни доктор не дали бы ему совершить вторую попытку. Он мог первый раз выстрелить в кабинете, а второй раз – в спальне, но это ничего не меняет, поскольку к приходу доктора он не казался тяжело раненным. Да, в искренности экономки сомневаться не следует (только доктор помогал самоубийце скрыть правду). Когда Дюпона увозили из дома, он был жив, был даже в состоянии передвигаться – доктор был вынужден упомянуть об этом, чтобы не разойтись с показаниями экономки. Хотя все это можно было предусмотреть заранее: раз экономка не была посвящена в тайну, ей нельзя было видеть покойного с револьвером в руке – иначе возникала вероятность, что она догадается о самоубийстве да еще побежит за первым попавшимся врачом или, чего доброго, за полицией.
Таким образом, картина представляется следующей: Дюпон стреляет себе в грудь, зная, что рана будет смертельной, но даст ему время создать миф об убийстве. Он пользуется глухотой экономки, чтобы заставить ее поверить в поспешное бегство убийцы через весь дом. А потом спокойно дожидается своего друга-доктора и объясняет, что следует сделать после его смерти. Жюар увозит раненого в клинику и там пытается спасти, вопреки его собственной воле…
Опять не сходится: если Дюпон не производил впечатления тяжелораненого, он не мог быть так уж уверен, что его рана смертельна.
Надо вернуться к версии о неудачном на первый взгляд выстреле и внезапном страхе перед смертью. Дюпон промахнулся: он нанес себе легкую рану, которая, однако, достаточно напугала его, чтобы заставить отказаться от намеченного плана. И он позвал на помощь, но, не желая сказать правду, выдумал дурацкую историю с покушением. Как только к нему приехал врач, он поспешил в клинику на операцию, не дождавшись даже санитаров с носилками. Однако рана оказалась серьезнее, чем он полагал, и через час он умер. В таком случае правдивы не только показания экономки (она даже могла видеть открытой дверь, которая должна была быть закрытой), но, возможно, и показания доктора: гинеколог может и не догадаться, что выстрел был сделан в упор. А министр, который, благодаря полученному заранее письму, знает, в чем тут суть, распорядился прекратить расследование и забрать тело.
Комиссар Лоран знает, что ему придется заново выстраивать свои умозаключения, так как именно эта версия нравится ему меньше всех остальных. С утра каждая очередная попытка приводит его к одному и тому же выводу, который он каждый раз отвергает. Он охотнее поверил бы в любую нелепость, чем в тот простой факт, что самоубийца передумал: так бывает сплошь и рядом, у человека срабатывает инстинкт самосохранения, но это совершенно не вяжется с личностью профессора, проявившего такое мужество на фронте, такую принципиальность в гражданской жизни, ни разу не давшего повода усомниться в твердости его характера. Он мог решиться на самоубийство; у него могли быть основания скрыть истинную причину своей смерти; но, вступив на этот путь, он не мог бы повернуть назад.