Сохатёнок(Повесть)
Шрифт:
Интересное прозвище у деда — Кукша. Отец рассказывал, что Кукша — это птица, она любит разряжать охотничьи капканы. Когда в них нет добычи, утаскивает приманку. Любой охотник старается убить зловредную воровку.
Характер у деда совсем не кукшинский. Гостеприимный, добрый. Зимой и летом дед ловит рыбу лисам. Часто приезжает в село погостить. Тайга любит молчаливых, а дед — говорун.
К деду Кукше и едет сейчас Петя — пожить у него, пока все забудут про лосёнка.
Тусклое солнце ледышкой висит в мутном небе. Кряхтят мохнатые лиственницы под грузным снегом, безвольно виснут их
Быстрая белка, цокая, слетает с высокой сосны. Она теперь не чёрная, а тоже белая.
Упрямо пробирается на речку, бежит-семенит на тот берег.
То ли домой спешит, то ли в гости к кому. Если подстегнуть Малыша, свободно можно догнать. А зачем? Пусть бежит. Может, и она скрывается от кого-нибудь…
Черемная петляет по долине, горы тесней сдвигаются к берегам. Камни-громадины высятся серыми караваями. Подземная вода просачивается на лёд, расплывается матовыми пятнами. По обоим берегам белеют ледяные шапки, блестят языки замерзающей воды.
На полпути, возле скалы-сиротки, Петя останавливается передохнуть. Вынимает из кармана два куска хлеба. Один ест сам, другой даёт Малышу. Подмороженные горбушки запивают холодной водой. Теперь можно терпеть до самого зимовья.
Не так далеко остаётся до зимовьюшки. Вон за той сопкой Черемная поворачивает на юг. За ней должна быть ещё одна сопка. А за той, рядом с протокой, стоит дедова избушка. Если поднажать, часа через два будут на месте.
Беда, как всегда, случается нежданно. Малыш минует одну наледь, вторую… В третью ухает по самый живот. Не удержавшись, седок летит через голову лосёнка, падает в ледяную воду. С минуту барахтается в ней, с трудом выползает на твёрдый лёд. Сгоряча не чувствует ушиба. Но мокрые лицо, руки сразу охватывает жгучий холод.
Малыш выпрыгивает из воды, стоит рядом, понуро опустив голову. Всё время осторожничал, ступал не торопясь. А тут недосмотрел…
Петя вытирает лицо, руки о шерсть лосёнка. Шуба, шапка, валенки скоро покроются ледяной коркой, мороз поползёт по всему телу. Надо развести костёр, обогреться, обсушиться. На этот раз он не оплошал, взял коробок спичек. Скорее к берегу, дров там сколько хочешь!
Бежит к высокой круче, к поваленной сосне. Здесь ветер тише, ветки суше. Сперва наломать на растопку, потом принести потолще, а после — совсем толстые. Скорей, скорей, в работе разогреешься!
Теперь можно поджигать. Поджигать-то можно, да чиркает, чиркает — ни одной искорки. Полкоробки истёр — никакого толку.
Опять недодумал Петя-таёжник. Надо было положить спички в полиэтиленовый мешочек. А уж если так случилось, потёр бы намокшие головки о сухие волосы — о свои, о сохатёнковы. Бывает, зажигаются.
Сколько времени даром потерял! Километра бы три проехали.
— Эх ты! Я тебя спасаю, а ты меня топишь!
Петя бросает коробок, садится в седло, погоняет сохатёнка. Теперь одна надежда: побежит прытко — Петя не успеет замёрзнуть. Шевелись, шевелись, мохноногий, спасай хозяина!
Рукавицы мокрые,
Это Пете кажется — медленно. Все силы отдаёт лосёнок размашистому бегу. Так припустил, что волк не догонит. Только бы Петя продержался, не окоченел бы раньше, чем появится зимовье. Торопись, торопись, белоногий!
Что-то непонятное творится с седоком. Сначала было холодно, теперь стало теплей. Липкий сон туманит голову, сопки сливаются с белыми долинами. Сплошное белое пятно стоит перед глазами. Выплывают Максим с Чубаровым, удивляются, как он решился убежать. А ведь слово давал, честное слово…
Как решился? Ради Малыша. А честное слово не давал, потому что знал: всё равно спрячет сохатёнка.
Странно: ни Максим, ни Чубаров не ругают Петю. Говорят, а не ругают. Смотрят, качают головами: мол, сам понимаешь, что ты натворил.
Только исчезли Максим и Чубаров — появился дед. На костылях, с забинтованной ногой. Раньше у деда борода и усы были бурые, а теперь белые-белые. Как снег, по которому прыгал сохатёнок. Гладит внука по голове, а сам плачет: «Ты же, Петруха, до смерти замёрз, почему на лосёнке сидишь?»
Петя встряхивается: чувствует — вот-вот заснёт. А спать ему нельзя, никак нельзя на таком морозе. И отец говорил: «Главное, когда замерзаешь, — прогнать сон».
Сколько ещё нужно ехать? Летом бы узнал, сейчас трудно — всё скрылось под снегом. Ну и пусть, зачем ему приметы? Вот когда подремлет, станет лучше. Спать не надо, это правильно, а подремать… почему бы нет?
У деда Кукши он попросит жареной рыбы. Никто лучше не умеет жарить ленков и хариусов. У него приправа из травы. Даже бабка Феня так не умеет. А бабка Феня…
Только б не свалиться, только б удержаться за холку… А уж дедушка спрячет Малыша, и его спрячет. Отведёт в тайгу подальше, по такой дороге, какую никто не знает. Ни Чубаров, ни дядя Володя не найдут. Вот тебе, Максимушка!..
Ниже, ниже клонится Петя к шее Малыша. Не чувствует, как валится в снег. Не видит сохатёнка, не слышит его храпа… Ну вот, стало совсем тепло, жарко даже…
— Очнулся, Петя-Петушок? — Дед Кукша степенно поглаживает усы, будто отдирает сосульки. — Ледышкой был, думал, делу конец, отчаевал Петро Саранин…
Разговорчив дед, улыбчив. Когда ходит, горбится, будто поднять что хочет. Глаза внимательны, ласковы, всезнающи. Таких дедов раньше на иконах рисовали.
Жара в избушке — дышать нечем. А старик ещё дровец подкладывает, не каких-нибудь — лиственничных.
— Терпи, Петро, кали печёнки-селезёнки, не давай хвори спуску! На-ка чаю с мёдом, с малиной… Лепёшки бери. Не стесняйся, у меня, брат, муки много…
Догадывается дед, зачем пожаловал гость: известно ему, что хотят забрать сохатёнка, увезти в Москву, в главный зоопарк. А что ему делать в Москве? Место зверя в тайге, тут жизнь его и смерть. Малыш, правда, непривычен к лесу, так можно к работе приучить. Была б дедова воля, не отдал бы сохатёнка, ни за что б не отдал!