Сокол-1

Лавриненков Владимир Дмитриевич

Не в силах выпрямиться, втянув голову в плечи, мы сделали несколько шагов вперед, остановились.

— Здравия желаем, товарищ майор!

Не ответив на приветствие, Шестаков жестко спросил Дранищева:

— Утренний променаж совершаете? Моцион, так сказать. А почему воротники расстегнуты?

Мы суетливо застегнулись.

— Виноваты, товарищ майор, жарковато, — извиняющимся тоном произнес Дранищев.

— А почему вы за двоих расписываетесь? Сначала позволяете себе разболтанность, новичку подаете

плохой пример, а потом и себя, и его выгораживаете?

Тут уж и я подал голос.

— Товарищ майор, я виноват, больше такого не повторится.

— А с кем имею честь говорить? — язвительно спросил Шестаков, давая понять, что прежде чем оправдываться, я должен был представиться.

— Извините, товарищ майор, старший сержант Лавриненков…

— Из четвертого полка?

— Так точно!

— У вас что ж, все там такие?

— Никак нет, товарищ майор!

— Сколько сбитых? — вдруг спросил Шестаков.

— Девять, товарищ майор.

— Какие? — с интересом спросил Шестаков.

— Большинство — «мессершмитты».

— М-да-а, — протянул он неопределенно, потом снова взялся за меня:

— Столько сбитых — и такой внешний вид. Как это понимать?

— Нам не давали нового обмундирования.

— Никому не давали. Но вы посмотрите на Дранищева, других летчиков — все выстирано, подштопано, выглажено. А что с вашей курткой, почему такая короткая и пуговиц нет?

— Обгорела. В бою, товарищ майор…

— Так. Сколько вас прибыло?

— Трое: Амет-хан Султан, Борисов и я.

— Что это еще за Султан?

— Татарин, из Алупки.

— Значит, горячих кровей?

— Еще каких горячих! Награжден орденами Ленина, Красного Знамени.

— Хорошо. А Борисов?

— Не уступит Амет-хану…

Шестаков помолчал, прикидывая что-то, потом тоном приказа сказал:

— Привести себя в порядок и всем троим явиться ко мне после обеда.

— Слушаюсь! — четко отрубил я, еще не веря, что все обошлось, и бегом бросился к своим, забыв об «экскурсии».

До обеда мы крутились как белки в колесе. Стирали, гладили, чистили. Амет-хан даже пожертвовал своей роскошной черной шевелюрой: Дранищев сказал, что Шестаков терпеть не может «лохматиков».

Предстали мы перед командиром как огурчики.

— Вот теперь видно, что вы из 9-го гвардейского полка. Такими должны быть везде и всюду. Ясно?

— Ясно! — в один голос ответили мы.

После этого начался детальный разговор с каждым в отдельности.

И мы открывали для себя Шестакова совсем с другой стороны. Он вникал во все стороны нашей службы и боевой работы в 4-м полку. На чем летали, где воевали, какие приемы использовали, сколько боев провели…

Особенно заинтересовало его то, что я в начале войны служил в полку ПВО в районе Сталинграда, хорошо знаю здесь местность, все аэродромы.

Когда

все чисто профессиональные вопросы были выяснены, речь зашла о том, кто откуда, где учились, росли, где сейчас родители, семьи. Все коротко записывал себе в тетрадь.

Прежде чем отпустить меня, быстро пробежал свои записи.

— Еще один вопрос: вы инструктором были в своем же училище или вас в другое направили?

— Сначала в своем, Чугуевском, оставили, а потом перебросили в Черниговское…

— Понятно. Что ж, опыт инструкторской и боевой работы, знание района Сталинграда — все это очень и очень кстати. Вы летали на Як-1? Мы их скоро получим, будем переучиваться. Поможете нашим летчикам.

— С большой радостью…

Все трое ушли от Шестакова с одним мнением: сильный, цепкий человек. Такой все делает прочно, надежно. Мы попали в крепкие руки.

— Трудновато все же придется, — признался Амет-хан, любивший «свободный образ» жизни.

— Ничего не поделаешь, Аметка, придется тебе несколько поступиться своими султанскими привычками, — подначил его Борисов.

Никогда не обижавшийся на подобные шутки Амет-хан в свою очередь «отбрил» Борисова:

— Тебе, Ваня, конечно, легче: отказываться не от чего…

Мы уже собрались было уходить, когда перед нами появился ладно скроенный, энергичный комиссар полка.

— А, старые знакомые! — широко улыбнулся, крепко пожал нам руки. — Прошу, прошу теперь ко мне.

Мы думали, что после разговора с Шестаковым нас уже и спрашивать не о чем — все перебрано. Но глубоко ошиблись. Николай Андреевич с удовольствием вспомнил день, проведенный в нашем полку, проводы его к своим. Это нам очень понравилось — ведь пока еще помимо нашей воли мы жили тем, 4-м полком.

— Понравилось мне тогда у вас, — сказал Верховец, — народ душевный, приветливый, вот только внешний вид у них неказистый, да и внутренней подтянутости, собранности не почувствовал.

— Да, с порядком у нас действительно не все ладилось, — согласились мы. — Но дрались летчики отменно.

— У нас вы будете драться еще лучше — дисциплина ведь силы множит. Согласны?

— Возразить тут нечему.

— Значит, по этому вопросу разногласий нет. Вот и отлично. Вы все коммунисты?

— Все.

— Сегодня же встать на партийный учет да расскажите парторгу, кто на что способен — будем привлекать к участию в общественной работе.

Раздался стук в дверь — зашел высокий, стройный старшина, которого я заприметил еще вчера: он вместе с другими отрабатывал акробатический этюд.

— Знакомьтесь, — представил его Верховец, — наш комсомольский секретарь, он же бессменный, еще с Одессы, руководитель художественной самодеятельности, старшина Кацен.

— Разве в Одессе было до концертов? — непроизвольно вырвалось у Борисова.