Сокол-1
Шрифт:
Бомбежка продолжалась минут двадцать. Потом наступила необычная звонкая тишина. Мы вылезли из укрытий, увидели на белом снегу распластанную человеческую фигуру. Подошли — техник Жук. Это была единственная наша потеря от той бомбежки.
Немцы своей цели не достигли. Полк продолжал жить. Несколько самолетов, получивших незначительные повреждения, к вечеру были введены в строй.
Но урок, как говорится, пошел впрок.
Во избежание подобных «сюрпризов» организовали боевое дежурство экипажей. Больше внезапных налетов нам переживать не приходилось.
А мы, совершая в день максимально возможное количество вылетов,
В Зетах к нам прибыло пополнение — Остапченко, Кильговатов, Киреев, Контанистов. Все ребята молодые, необстрелянные. Шестаков слетал с каждым. Помню, Киреев его разозлил тем, что в воздухе почти ничего не видел, у него была слабо отработана осмотрительность.
— Два часа сидеть в кабине, крутить головой, замечать все вокруг! — приказал ему Лев Львович. — И чему их только в училищах учат, — бросил подошедшему Верховцу.
— Ускоренная подготовка, Лев Львович, — ответил замполит. — А два часа крутить головой — обалдеть можно. Разрешите, я займусь с Киреевым.
Спокойствие и уравновешенность комиссара, как все продолжали его звать, подействовали на командира отрезвляюще.
— Пожалуй, ты прав, Николай Андреевич. Вот что, давай-ка закрепим молодых за нашими «стариками». Пусть учат.
— Годится. Я займусь Киреевым, Алелюхину поручим Кильговатова, Серогодскому — Контанистова…
— А Остапченко пусть берет на себя Лавриненков, — вставил командир. — У него нет ведомого, вот и пусть готовит его для себя.
Так у Верховца, Алелюхина, Серогодского и у меня появилась дополнительная забота. Ребята оказались расторопными, восприимчивыми, быстро приобретали необходимые навыки. Не повезло только Контанистову, ему пришлось перейти к другому учителю: Василий Серогодский, получивший звание Героя Советского Союза за бои в Одессе, погиб. Погиб самым нелепым образом, отчего утрата его только с большей болью отдалась в наших сердцах.
А дело было так. На прежнем месте мы оставили один сломанный «як». Его отремонтировали, и нас с Василием послали за ним на По-2. Серогодский должен был пригнать обратно «як», я — «кукурузник».
Когда улетали оттуда, Василий решил попрощаться с батальоном аэродромного обслуживания каскадом пилотажных фигур на малой высоте. И на глазах у всех врезался в землю.
Я не знал, как мне возвращаться в полк, что сказать Шестакову.
Докладывал ему о происшедшей трагедии и ждал, что на меня вот-вот обрушатся все громы и молнии шестаковского гнева. Но он выслушал меня, посерел лицом, как-то сжался, сгорбился весь, будто с гибелью Серогодского умерла и частица его самого. Да это, пожалуй, так и было — ведь он любил Василия, ценил его за веселый нрав, открытую, общительную натуру. У них был общим самый тяжелый период жизни — одесский. А это значило очень и очень много.
Шестаков поднял на меня потемневшие от горя, печальные глаза, начал хрипло говорить:
— Я не один раз приводил Василию слова Льва Толстого: труднее всего усваиваются прописные истины. Он посмеивался над ними и позволял себе иногда то, что рано или поздно должно было закончиться бедой. Я однажды наказал его за «бочку» сразу после взлета в наборе высоты. Но и это впрок не пошло. А небо ведь не смотрит,
Проникновенные, идущие из самого сердца слова командира взволновали меня до слез. Уходя от него, я уносил разделенную с ним горечь тяжелой, безвозвратной, небоевой потери, как значилось в формуляре полка.
Мы продолжали сбивать транспортные Ю-52, лишая Паулюса позарез нужной помощи. Фашисты стали усиленно прикрывать своих «транспортников». Завязывались горячие схватки, в которых доставалось и немцам, и нам.
Как-то вылетели шестеркой во главе с Шестаковым. Лев Львович взял меня в качестве ведомого — для проверки. Естественно, я немного нервничал. Но держался возле командира, как привязанный. И только один раз, когда он, зажатый четверкой «мессеров», невероятно резким переворотом ушел от их трасс, несколько отстал от него.
«Ну теперь не миновать нахлобучки», — решил я и стал еще больше волноваться. В итоге на посадке оплошал в расчете.
Пришлось идти на второй круг.
И вот разговор на земле.
— Вы отлично держались своего места. Немного отстали — не беда. А вот почему на второй круг ушли?
— Виноват, скорость разогнал.
— А вы были уверены, что над головой нет «мессеров»?
— Об этом не подумал…
— А кто же за вас будет думать? Вы же уходили с выпущенным шасси, вас, как куропатку, могли снять…
Под конец разговора Шестаков приказал:
— Пять полетов по кругу для отработки расчета на посадку!
И пришлось мне на глазах у всего полка, краснея от стыда, пять раз «притирать» самолет точно у «Т». Зато уж я на всю жизнь запомнил: с приходом на аэродром опасности не кончаются, смотри в оба, не промазывай на посадке. И не один я запомнил это, но и все, кто наблюдал за моими «школярскими» полетами. Что ж, авиация — дело серьезное…
Приближался 1943 год. Мы все еще в насквозь промерзших Зетах. Когда ранним утром идем на стоянку — снег звонко, как битое стекло, похрустывает под ногами, а наше дыхание кристаллами льда оседает на воротниках комбинезонов.
Как-то, позавтракав, спешили к самолетам. Из-за горизонта показался ярко-красный диск восходящего солнца. Щуримся под его пронзительно колючими лучами, беспокоимся, сумели ли техники в такую холодину как следует подготовить истребители. Вообще в ту суровую зиму мы не могли пожаловаться на авиаспециалистов — не было ни единого срыва вылета по их вине. Это не один раз отмечали и Шестаков, и Верховец. Мы знали, какой ценой достается успех нашим наземным помощникам. Однажды я чуть раньше положенного времени пришел к своей машине и увидел, как мой верный техник Моисеев по пояс влез в моторный отсек и голой правой рукой, сплошь покрытой ледяным панцирем, пытался что-то сделать в нижней части радиатора. Оказалось: залил охлаждающую жидкость, а она стала где-то протекать. Пришлось искать и устранять неисправность в труднодоступном месте. А мороз был такой силы, что даже охлаждающая жидкость не выдерживала: стекая по руке, превращалась в лед. С беспокойством думаю: «Как-то управился Моисеев сегодня?»