Сокол и цветок
Шрифт:
Настало время идти в церковь. Дверь отворилась, на пороге появился Честер. Женщины завопили, что плохая примета, когда жених и невеста видятся перед венчанием, но он велел им уйти и, приблизившись к Джезмин, развернул роскошную мантию из белого горностая. Граф не сводил с девушки оценивающего, откровенно похотливого взгляда, уверенный, что никто никогда не видел невесты прекраснее. Джезмин вызывающе подняла подбородок.
– Я никогда не выйду за вас. И в церкви не отвечу на вопросы, откажусь давать обеты. Брошусь на колени перед епископом и стану умолять остановить церемонию.
Сильная
– Не советовал бы, – зловеще процедил граф.– Я велел содержать под стражей госпожу Уинвуд. Ей со вчерашнего дня не дают ни есть, ни пить. Стражникам приказано принести воду только после того, как венчание состоится.
Джезмин почувствовала, как кровь отлила от лица, когда до сознания дошла ужасающая истина – придется пройти через это испытание. Смутно, через застилающую мозг пелену кошмара она начала понимать, в какую беду попала, как много общего у Честера с Джоном – оба подлые, мерзкие ублюдки, находившие удовольствие в запугивании слабых и наслаждавшиеся их терзаниями.
Честер завернул ее в мантию и позвал стражников. Джезмин, словно лунатик, молча позволила увести себя из комнаты, по длинному коридору мимо покоев графа и вниз, по винтовой лестнице замка Гло-честер. Хотя собор был рядом, приходилось довольно долго идти по продуваемому всеми ветрами двору. Этим поздним осенним вечером стемнело рано, холод пробирался под мантию, но девушка ничего не чувствовала. Ее провели мимо великолепного арочного входа в собор и почти втолкнули в боковую дверь маленькой часовни. Там уже собралось человек двадцать. Джон и Изабелла занимали отдельный передний ряд скамей. Только самые знатные вельможи и их жены были приглашены на тайное венчание.
Джезмин не поднимала глаз с тех пор, как оказалась в часовне. Лишь один раз она встретилась взглядом с Изабеллой, но, заметив злорадно-удовлетворенную улыбку, тут же вновь опустила глаза, так что длинные ресницы легли на щеки. Джезмин слышала, как епископ Глочестерский начал что-то говорить по-латыни, ощущала тошнотворный запах благовоний, перебивающий вонь горящих сальных свечей, чувствовала, как кружево ненавистного нижнего платья безжалостно натирает нежные соски. Она могла слышать, ощущать, видеть, и чувствовать, – все, кроме одного: у нее не было сил думать. Не осмеливалась думать об Эстелле, о предстоящей ночи, и в истерзанном мозгу не было ни единой мысли. Джезмин не отвечала на вопросы, пока ее не подтолкнули, и она словно попугай начала механически повторять все, что подсказывал епископ, и встрепенулась лишь тогда, когда на вопрос: «Кто отдает эту женщину в жены этому мужчине», – услыхала голос короля: «Я отдаю», – и поняла, что пропала. Все надежды рухнули. Она будто умерла. Потом Ранулф поцеловал ее, и она стала его собственностью в глазах Бога и людей.
После этого была лишь серая пустота. Джезмин ничего не помнила – ни возвращения из часовни, ни. радостных приветствий, ни дождя риса и лепестков роз, которыми осыпали новобрачных, ни того, как очутилась в королевских покоях, где в небольшой трапезной были накрыты столы, ни свадебного ужина – и очнулась лишь от взрыва оглушительного хохота. Король стоя произносил речь:
– ...А кроме того, я ценой огромных расходов, опустошивших
Честер, добродушно отмахиваясь от шутников, тем не менее запротестовал:
– Меня подогревать ни к чему, скорее уж дать чего-нибудь, чтобы охладить страсть.
Под громкие звуки труб и фанфар торжественно появился Орион в облаке зеленого дыма, неся огромную, высотой в фут, серебряную чашу, которую поставил перед новобрачным.
– Выпей этот магический эликсир, изготовленный из растертых в порошок рубинов, жемчужин, сапфиров и аметистов. Кроме того, он содержит изумрудную пыль и золотой песок.
Гости восхищенно ахнули, услыхав о столь драгоценном напитке.
– Выпей магическое зелье из чаши экстаза, – продекламировал Орион, – и твои сила и ярость сравнятся с мощью матерого самца оленя.
Лицо Джезмин стало белее подвенечного платья. Ранулф схватил ее за руки и потянул из-за стола. Потом, обхватив ладонями чашу, глубоко вдохнул аромат.
– Новобрачная, новобрачная, дайте выпить новобрачной, – скандировали гости.
Но Ранулф отдал кубок Ориону.
– Нет, я сам разбужу невинность, поскольку владею гораздо более испытанным и надежным оружием для возбуждения ее похоти, чем любой эликсир.
Смех и вольные шутки становились все назойливее, по мере того как присутствующие осушали чашу за чашей. Тосты из двусмысленных становились непристойными, а потом из бесстыдных – попросту непотребными. Джезмин зевнула, не из усталости, а от чисто нервного напряжения.
Честер, покачиваясь, поднялся и объявил:
– Моя невеста устала и желает отдохнуть. Думаю, настало время пожелать нам спокойной ночи.
– Пора уложить новобрачных в постель! – потребовали пьяные гости; король, подстрекаемый Изабеллой, взметнулся из-за стола и, смеясь, завопил:
– Не думай, что так легко отделаешься, ненасытный старый козел!
Мужчины бросились вперед, подняли жениха с невестой на плечи и спотыкаясь, неверными шагами, едва не уронив графа, побрели, неся «счастливую» пару на другой конец замка, где новобрачных уже ожидали приготовленные заранее покои Честера. Рядом с тяжелой, окованной медью дверью ужасная реальность вновь обдала Джезмин ледяным холодом. Она не знала, как перенесет следующие несколько минут, не говоря уже об остатке ночи. Она посмела поднять взгляд на Честера, и выражение его глаз испугало ее. Девушка почти не знала этого человека, но поняла, что вожделение пробудило в нем самые гнусные качества, и очень скоро она будет вынуждена покориться всему, что мужчины делают с женщинами.
Ее поставили на ноги и начали снимать подвенечное платье. Джезмин, охнув от неожиданности, умоляюще посмотрела на стоявшую рядом женщину.
– Не могу вынести, когда все эти люди так плотоядно глазеют на меня.
Сердце Джоан Девонской сжалось от жалости к девушке. Она уже раз вынесла подобное после свадьбы, и завтра вновь подвергнется такому же унижению, только при гораздо большем скоплении народа – ведь ее обвенчают в соборе, в присутствии сотен гостей.
До Джезмин донесся ясный, злорадный голос Изабеллы: