Сокол и огонь
Шрифт:
А он стоял, измазанный кровью, и ждал, и другие тоже смотрели и ждали, ждали и смотрели…
Мартина резко развернулась и побежала вверх по лестнице. Сердце колотилось в груди, говоря, вопреки ее не признающему суеверий рассудку, что это знак. Да, окровавленные руки ее будущего мужа — это предзнаменование. Предзнаменование грядущего зла. Знак смерти.
— Он ведь охотился. И поэтому испачкал руки в крови, только и всего. Ну же, Мартина, не надо расстраиваться, — успокаивал ее Райнульф.
Мартина
— Он уже принял ванну и переоделся, — уговаривал ее Райнульф, присаживаясь на край кровати.
— Нет, слишком поздно. Я уже видела его в естественном обличье. Теперь я знаю, что он такое, и ему не обмануть меня блеском шелка и парчи.
— Послушай, Мартина, неужели ты думаешь, что я согласился бы сосватать тебя кому попало? Эдмонд рос на глазах у Торна, и он утверждает, что никогда не замечал у него никаких признаков дурного характера, или…
Она перестала ходить из угла в угол и остановилась перед ним, глядя прямо в лицо.
— Торн скажет все что угодно ради того, чтобы свадьба состоялась. Он сам проговорился, что устроил этот брак из своих корыстных побуждений. Что ты теперь скажешь?
— Он признался в этом и мне, как раз перед ужином. Боялся, что я, как и ты, возненавижу его за это.
— Вот как! И что же, ты, я вижу, все-таки не изменил своего мнения о нем?
— Нет. Торн никогда и не прикидывался ангелом, Мартина… Он всего лишь человек, желающий устроить свою судьбу. Он вырос в обездоленной семье. Нельзя осуждать за стремление сделать свою жизнь лучше. По правде говоря, я считаю, что в глазах Бога такое стремление даже похвально.
— Он говорил мне, что сделает все, что потребуется, для достижения своей цели. Именно так он и сказал. Все, что потребуется, понимаешь? А если для этого потребуется украсть, убить… или совершить другой смертный грех, что тогда?
Райнульф рассмеялся:
— Это хорошая тема для диспута с моими учениками — оправдывает ли благая цель греховные способы ее Достижения?
— Прекрати, Райнульф.
В этих тихо произнесенных Мартиной словах было больше горечи и укора, чем в длинной жалобной тираде.
— Не надо высмеивать мои сомнения и страхи, — продолжала она. — Раньше ты никогда этого не делал. Раньше ты всегда понимал меня. Мне даже не приходилось говорить о самом сокровенном — ты все понимал без слов и приходил на помощь.
«Она права, — подумал Райнульф, — вместо того, чтобы утешить ее, я начал глумиться над ее чувствами. Видимо, чем меньше остается во мне истинной веры, тем труднее мне понять того, кто нуждается в заботе и помощи, даже если это моя любимая сестра».
Мартина распахнула ставни и, стоя у окна, вдыхала теплый ночной воздух, глядя во двор.
— Мартина, — окликнул ее Райнульф, — можешь не выходить замуж за Эдмонда, если не хочешь.
— Я выйду за него замуж, — бесстрастно сказала Мартина.
— Да, я понимаю, но не надо жертвовать собой. Я… Я могу отложить свое паломничество до тех пор, пока ты не устроишься…
— Устроюсь? У меня ведь только два пути на выбор — монастырь или замужество. И мы с тобой оба отлично знаем, что в монашки я не гожусь. То есть я хочу сказать, что больше не могу подчиняться этим примитивным религиозным суевериям и обрядам…
— Мартина! — Райнульф осуждающе покачал головой, но не смог сдержать ласковой понимающей улыбки.
— …так что остается только замужество. И раз уж ты побеспокоился отыскать мне мужа, этого Эдмонда, то почему бы и не выйти за него? Что один, что другой — какая разница? Если повезет, он очень быстро оставит меня в покое, устав от моей хваленой бесстрастности, найдет себе любовницу и не будет мне докучать.
Райнульф понял, что она говорит серьезно.
— И ты даже не дашь ему шанса заслужить твою…
— Я ничего ему не дам! — отрезала Мартина. — Потому что если я позволю себе поделиться с ним хоть крохотным кусочком моей души, то он будет брать и брать все больше и больше, пока не заберет все, пока не вычерпает меня, а потом оставит, ненужную и опустошенную.
Она мрачно скрестила руки и отвернулась.
— Мартина, посмотри на меня.
Она повиновалась.
— Ведь ты не Адела, и ты сама говорила это мне много раз, — продолжил Райнульф.
Услышав имя матери, Мартина снова отвернулась к окну.
— Любовь раздавила ее, мама отдала свое сердце Журдену, и он забрал его все, без остатка, как причитающуюся ему по праву дань, и ничего, ничего не оставил взамен, кроме пустоты и страданий. — Мартина всегда, говоря об отце, называла его по имени, тем самым как бы отрицая сам факт родства. С годами ее неприязнь к нему не проходила, а только усиливалась. — Он воспламенил ее чувства, а затем сам же и уничтожил: как искра, попавшая на солому, разгораясь, пожирает ее.
Райнульф молча подошел к ней и встал рядом, глядя на темный двор за окном. Двор был пуст, только в одном окне горела свеча. Это было окно домика Торна.
— Миледи? — послышалось из-за штор.
Мартина чертыхнулась про себя: «Эструда. Какой дьявол принес ее сюда в такой час?»
Райнульф, словно прочитав ее мысли, тихо сказал:
— Пожалуйста, будь вежливее. — И, подождав, пока Мартина подавит свое недовольство, он отдернул кожаный полог. — Добрый вечер, моя госпожа!
Эструда была в халате и с распущенными мокрыми волосами. Очевидно, она приняла ванну, но ее лицо почему-то было опять накрашено. «Не понимаю, какой смысл краситься перед сном?» — подумала Мартина, неприязненно оглядев ее с головы до ног.