Соколов. Дилогия
Шрифт:
Кураторша. Воронцова – этот род был в комиссии при Сенате…
Я приземлился на обломки, но отпружинил как от батута – в полете увидел Сперанского, выставившего руки. Коля, спаситель мой, успел бросить для меня “Покров”. Я снова отпружинил, оттолкнулся от барьера и кубарем покатился по земле. Шарахнулся затылком – да так, что мозг култыхнулся.
Созерцая радужные круги и искры на фоне свинцово-сизого неба, я сконцентрировался и попытался достучаться до кураторши.
Но сколько ни тянулся к ней, нити ментальной связи уходили в молоко. Словно
Проклятье…
Я попытался подняться, но от резкой смены положения меня замутило, и я успел только наклониться вбок, чтобы не замарать себя рвотой. Кажется, сотрясение.
– Сиди тихо! – Ко мне подбежал Сперанский и опустился подле меня. Его руки тут же принялись носиться над моим телом.
– Передом… Перелом… Сотрясение… Ожог… – он говорил все это с открытыми глазами, но они казались неестественно мутными. Так проявлялась его сила – он словно уходил в себя, чтобы диагностировать повреждения “пациентов”. – Ничего тяжелого. Смогу подлатать на месте.
Я дернулся, но мощные лапищи подоспевшего раскрасневшегося Малыша пригвоздили меня к земле.
– Сиди, герой, – добродушно ухнул он.
– Нет, – сопротивлялся я. – Надо к куратору. Быстро!
– Сейчас за нами придут, расслабься, – Афанасьев сжал мое плечо. – Жаль, я всего не видел, но даже то, что углядел, смотрелось круто. Ты молодец, Соколов. Мое уважение, ваше сиятельство.
Они обступили меня, не давая не то что выйти – даже подняться. Я снова трепыхнулся, попробовал воззвать к силе, но, кажется, Род решил, что свой лимит на этот день я исчерпал. Вместо того, чтобы подняться на ноги с помощью силы “Берегини”, я снова едва не завалился набок.
Малыш Рахманинов показал мне кулак.
– Сиди, говорю!
Дерьмо. Пока Сперанский суетился вокруг меня с целительными живой и мертвой водами, я поймал на себе гневные взгляды проигравших. Противники расположились в трех десятках шагов от нас и тоже зализывали раны. То и дело косились в нашу сторону, показывали на меня пальцем и о чем-то переговаривались.
Не навилось мне это. И, чуял мой филей, что я нажил себе недоброжелателей. С одной стороны, в свете считали дурным тоном обиду на соперников за проигрыши на вступительных. Но люди здесь были молодые, горячие, гордые… Еще и команда полностью состояла из высокой знати. Та же Лопухина или Муравьев… Не простят.
Я был готов поставить на кон сто рублей серебром, что мне еще придется столкнуться с последствиями.
– Что-то долго не идут, – к нам подтянулась разбитая и едва державшаяся на ногах Грасс. Афанасьев тут же сыграл в джентльмена, стащил куртку, бросил на землю и усадил пострадавшую байкершу. Досталось ей не меньше, чем мне, как сейчас выяснилось. Пока она бежала к вышке, в нее разрядили очень много Благодати.
Сперанский покачал головой, осматривая девушку.
– Ох, ваше благородие, чую, на вас весь мой резерв сегодня и закончится…
Менталист нетерпеливо ходил из стороны в сторону, поглядывая то на команду противников,
– И правда – долго не идут. Должны же были увести нас сразу. Может что-то случилось?
Я догадывался, что. Но сказать не мог – это бы навлекло на меня ненужные подозрения. Идиотская ситуация. Даже Корфу лучше не признаваться – за решетку как соучастника не посадит, но и по головке не погладит.
А еще я чувствовал, что начал черстветь. То ли слишком устал и вымотался, то ли Род начал блокировать сострадание, но я не чувствовал особой жалости к Воронцовой. Пытался вызвать в себе эмоции, но было трудно жалеть кого-то после того, что только что произошло.
Черствеешь, Мих. Озлобился. Это скверно.
Грасс тоже теряла терпение.
– Сперанский, просто подлатай мне ногу и голову по-быстренькому, остальное дома залечу, – она бросила тревожный взгляд в начало поля. – Кажется, там что-то происходит. Давайте уже сами дойдем. Только помогите кто-нибудь подняться.
Малыш без разговоров просто взял ее на руки.
– Так будет проще, – добродушно улыбнулся он. – Ты легкая.
– Ну, это, конечно, не мой байк, но тоже неплохой вид транспорта.
Увидев, что мы направились ко входу, противники тоже засобирались. Они молча следовали за нами, бросая нам в спины угрюмые взгляды. Я ковылял, оперевшись на Сперанского. Коле и самому досталось, но парень стойко терпел. Старался даже виду не показывать, что испытывал боль, хотя я заметил, что он тоже был ранен.
– Горжусь тобой, друг, – сказал я, – Отлично сработались. И ты прекрасно себя показал.
– Это нам тобой нужно гордиться, – вымученно улыбнулся Сперанский. – Если бы ты не добежал… Когда ты начал закидывать их “Колобками”, да еще так кучно… А когда вышка загорелась, я подумал, что все… Конец.
Мы не успели дойти до рва, когда над территорией Полигона раздался противный и тревожный вой сирены.
– Что-то точно случилось, – вздрогнул менталист.
Я молча кивнул.
– Сейчас узнаем. Лезем в воду.
Едва мы перебрались через ров, как перешли на бег – уж кто как мог. От грузного топота Малыша сотрясалась земля, а мы с тщедушными Афанасьевым и Колей переходили с шага на бег – дыхания уже не хватало, да и мокрая одежда не прибавляла прыти.
Но чем ближе мы подбирались к полосе старта, тем тревожнее всем нам становилось. Я ощутил уже хорошо знакомый холодок в солнечном сплетении.
А затем мы услышали крики. Вой сирены заглушал их, но я смог даже разобрать слова.
– Воронцова…
– Ее превосходительство…
– Нашли здесь…
Я отпустил руку Сперанского, обратился к Роду и почти насильно вырвал из источника еще немного силы. Вложил все в “Берегиню” – на скорость. Защита сейчас была ни к чему. Уже ни к чему – я знал, что мы опоздали.
Но я должен был увидеть своими глазами то, что случилось с человеком, которому я своим выбором подписал смертный приговор. Радамант всегда добивался цели. Почти всегда.