Соколы
Шрифт:
И тут я вспомнил бывшего директора издательства «Молодая гвардия» Ивана Васильева, в это время работавшего помощником члена Политбюро А. Н. Шелепина. К нему я и обратился по поводу распоряжения Маринова рассыпать набор. Он принял меня в здании ЦК и успокоил:
— Кто такой Маринов и кому он служит, мы знаем. А ты успокойся и не делай трагедии. Я переговорю со своим шефом Александром Николаевичем. Думаю, что все обойдется.
Я ушел от него с некоторой надеждой. Я знал Ивана Яковлевича как честного и чистого человека, внимательного, чуткого и справедливого. Не знаю, говорил ли он с А. Н. Шелепиным обо мне, но свой приказ Маринов отменил, и книги вышли в свет. В этой связи я должен процитировать еще одну строку из письма Чумаченко: «Хотелось бы знать, какова реакция на книгу со стороны официальных инстанций?» А реакция, как уже заметил читатель, была неоднозначной.
— Я ваш сторонник и поклонник. «Тля» — честная книга. Понимаю, как вам сейчас нелегко. Обложили вас плотно. Но вы не обращайте внимания. У вас миллионы сторонников и единомышленников. А тля, она всего-навсего тля. Хотя, если с ней не бороться, она может много бед натворить, — И, немного помолчав, добавил вполголоса:
— «Пятая колонна». А вы в нее бросили камень, дерзко швырнули. Сказали о них правду, кто они есть на самом деле. Им не понравилось, это естественно.
В последующие дни и месяцы подобные отзывы я слышал от многих партработников разных уровней, в том числе и от инструкторов ЦК. Правда, говорили, они как-то вкрадчиво, с оттенком таинственности, давая тем самым понять, что у их начальников в отношении «Тли» другое мнение. И нетрудно было догадаться, что команду на разгром дал кто-то, стоящий на вершине власти. Замысел казался прост: рубить под корень, чтобы другим неповадно было. Растоптать и уничтожить! Эту мысль потом, спустя два года, мне высказал Юрий Иванов — автор вышедшей в свет уже после «Тли» книги «Осторожно: сионизм!» Он тогда еще работал в Международном отделе ЦК, который возглавлял опереточный академик Б. Пономарев. Юрий Сергеевич приехал ко мне домой с дарственным экземпляром только что вышедшей своей книги. Беседа наша продолжалась далеко за полночь. Он рассказал, как ему— и с каким трудом— удалось издать «Осторожно: сионизм?». По его словам я понял, что среди руководства ЦК нет единого мнения о «Тле». Что всю эту свистопляску затеяли главный идеолог и «серый кардинал» М. Суслов с Пономаревым с подачи сионистов.
— Надо полагать, теперь набросятся на вас, — заметил я.
— Не думаю, — ответил Юрий Сергеевич. — Они выдохлись на «Тле». Самое большее, что они могут сделать со мной, так это без шума выдворить меня из ЦК. А книгу мою постараются замолчать. Это тоже вид критики. Кстати, они скупают ее и сжигают в дачной Малаховке. А «Тлю» сжигали во дворе Московской синагоги.
Я об этом не знал. Сразу в памяти возникла аналогия: книжные костры гитлеровцев. Словно разгадав мою мысль, Юрий Сергеевич произнес:
— А чего удивляться: нацисты и сионисты — близнецы-братья.
Ю. Иванов оказался в лучшем, чем я, положении. Значительная часть уничтоженного тиража его книги была компенсирована повторным изданием. До читателей она дошла и многим прояснила причину расправы со мной…
В эти, прямо скажем, черные для меня дни я старался реже появляться в Москве. Жил на даче, в пяти километрах от Сергиева Посада, уходил в Радонежский лес, слушая вечерний звон Троице-Сергиевой Лавры. Часто меня навещали мои соседи по даче поэты Игорь Кобзев и Владимир Фирсов. Как-то пасмурным сентябрьским днем 1964 года с рюкзаком за спиной у калитки появился только что приехавший из Москвы Фирсов и торжественно оповестил:
— Михалыч, тебе надо срочно ехать в Москву. Валентина Ивановна сказала, что звонил Полянский и просил тебя связаться с ним по телефону.
— Но я с ним не знаком. Что он от меня хочет? Не буду я ему звонить и никуда не поеду, — решил я.
— Но неудобно же — член Политбюро, первый заместитель главы правительства. Поезжай. И Валентина Ивановна просила: ты зачем-то ей нужен, — убеждал Фирсов.
Тогда у меня на даче еще не было телефона, пришлось ехать в Москву. В пути в электричке я вспоминал слова моего учителя Сергеева-Ценского о Полянском. Но зачем я ему нужен? Решил, что это связано с Ценским, литературным наследием которого я в то время занимался. Возможно, он прочитал мою книгу о Сергее Николаевиче.
Из дома я позвонил Полянскому, и меня сразу соединили с ним. Очевидно, догадываясь о моем волнении и чтобы снять его, Дмитрий Степанович сразу же сказал, что он прочитал «Тлю», книга ему нравится, и ему хотелось бы познакомиться со мною. Такого я не ожидал. С понятным волнением впервые в жизни я входил
— От души поздравляю вас. Вы написали хорошую, нужную народу книгу. Правдивую книгу, — подчеркнул он и стал расспрашивать о прототипах Барселонского, Пчелкина… Я уклонился от ответа, сказав, что это собирательные образы.
Возмущаясь хулиганскими выходками критиков, он посоветовал не обращать на них внимания. Поинтересовался, над чем работаю. Рассказал и о своих встречах с Сергеевым-Ценским, которому «недобросовестная критика много крови попортила».
Держался Дмитрий Степанович очень просто, без малейшей позы и рисовки, что обычно присуще государственным и политическим деятелям его ранга. Мысли свои об идеологических диверсантах высказывал открыто и прямо. Его доверительность удивляла, если иметь в виду, что мы не были до этого знакомы.
Для меня эта встреча имела большое значение. Она явилась своего рода творческим стимулом, и, уединившись на даче, я продолжил работу над романами «Во имя отца и сына» и «Любовь и ненависть», не обращая внимания на угрозы и анонимки, в которых говорилось, что впредь ни одной моей строчки не появится в печати. И как бы в ответ на эти «пророчества» вопреки мариновым в 1965 году Воениздат выпустил в свет два романа под одним переплетом: «Среди долины ровные…» По-прежнему не прекращался поток читательских писем с отзывом на «Тлю». Писали школьники и офицеры, ученые и колхозники, и все они понимали главную идею, заложенную в романе: идет борьба за души людей, недруги советского государства возобновили духовную агрессию, которая была пресечена на рубеже 40—50-х годов. Западные спецслужбы опираются на хорошо организованную «пятую колонну» внутри нашей страны. Они планомерно подтачивают, как тля, идейный фундамент государства, патриотизм, который был главным оружием в Великой Отечественной. Вся их деятельность направляется и осуществляется единым центром. Первый удар по «Тле» планировалось нанести одновременно залпом из трех орудий выступлением в один и тот же день «Литгазеты», «Комсомольской правды» и «Известий». Но неожиданно возникло непредвиденное: главный редактор «Известий» В. И. Степаков, прочитавший до этого «Тлю», высказал свое несогласие с разгромной статьей и снял ее из номера, вызвав переполох в просионистских кругах редакции. Аджубеевская челядь убеждала главного редактора, настойчиво требовала опубликовать рецензию на «Тлю» именно в этот день. Степаков недоумевал: почему в этот, а не другой день? Подождем, обсудим на редколлегии, пусть члены коллегии ознакомятся с романом. Более того, Владимир Ильич был не согласен с заушательским тоном статьи и настоял на своем. «Известия» вышли в тот день без разгромной рецензии. Залпа из трех орудий не получилось.
Анализируя происходящее, читательские письма, отзывы незнакомых мне людей разных уровней служебной иерархии, тех же Полянского, Шелепина, Степакова, Грузинова, я приходил к заключению, что не все контролируется «пятой колонной», что и в высших эшелонах власти есть патриотически мыслящие руководители, трезво оценивающие обстановку в нашем государстве. У меня и в мыслях не было в новых романах сходить с избранного пути. Я понимал художественные слабости и просчеты своего первого романа — «Тля», его уязвимые места. В то же время я не сомневался, что поднятые в нем вопросы и проблемы, главная идея романа глубоко волнуют нашу общественность. Люди видят, понимают, чувствуют, как темные, враждебные советскому строю силы подтачивают устои государства с планомерной настойчивостью. И самое тревожное, что действия этих сил не получают должного отпора от властей, а нередко поощряются лауреатскими медалями, Звездами Героев соцтруда, почетными званиями и должностями, всевозможными житейскими благами…
Естественно, возникал вопрос: что это — высокая политика, тактика, дипломатия перед «мировым общественным мнением»? Или беспечность, непонимание, недооценка опасности духовного растления народа, особенно молодежи? Или запрограммированная акция, предательство? Нужно было разбудить у людей насильно приглушенное «интернационалом» чувство национальной гордости, напомнить русским, что они русские. А сделать это в то время было очень сложно, поскольку существовало несколько уровней политической цензуры: рецензент, редактор, издатель, главлит, идеологические отделы ЦК. И каждый из представителей этой цензуры прежде всего думал о своей карьере, о служебном кресле.