Сократ сибирских Афин
Шрифт:
— Что-то похожее есть, — согласился Анаксимандр.
— Несколько иначе обстоит дело у меня. Понимаемый в смысле первоначала воздух невидим и не воспринимается нашими органами чувств, то есть он столь же бескачествен, как и Беспредельное Анаксимандра. Но в реальных условиях он может быть таким, лишь когда он неподвижен и распределен вполне однородно, что практически никогда не имеет места. Во-первых, он все время движется, во-вторых, он подвержен непрерывным качественным изменениям, причем механизм этих изменений сводится к его разрежению и уплотнению. Разрежаясь, становясь более тонким, воздух превращается
— Жаль, что Фалес ушел, — сказал Анаксимандр, явно чем-то недовольный. — Уж он бы порадовался твоим речам.
— Не огорчайся, Анаксимандр. Фалес также бы был мною недоволен, как и ты.
— Это почему же?
— Да потому, что ставить на одну доску мой воздух и воду Фалеса на том основании, что оба они представляют собой конкретные вещества, данные нам в ощущении, было бы неправомерно. Ведь вода Фалеса несравненно более конкретная вещь, чем невидимый и бескачественный воздух.
— А нельзя ли, Анаксимен, сказать, что твой воздух занимает промежуточное положение между водой Фалеса и Беспредельным Анаксимандра? — поинтересовался Сократ.
— При желании — можно, но не стоит. Я стремлюсь свести многообразие чувственно воспринимаемых свойств вещей к некоторым фундаментальным качествам, установить, если угодно, функциональную зависимость всех прочих свойств от этих качеств, которыми должно определяться состояние основного материального субстрата. Ведь зависимость от разреженности или сгущенности я устанавливаю не только по отношению к теплу и холоду, но также и по отношению к другим качественным противоположностям — сухости и влажности, легкости и тяжести.
Тут все немного передохнули от мыследействий, приложились к кубкам и съели, кто по маслине, а кто и по пирожку с ревенем. Причем, Каллипига сказала засомневавшемуся Сократу:
— Вино от Иммануила. Пей, Сократ, в свое и мое удовольствие.
Я снова начал, было, погружаться в омуты размышлений о Пространстве и Времени с учетом того, что сказал Анаксимен, но тут Межеумович, лежащий на полу, дико всхрапнул, но не проснулся и остался лежать все в той же позе: с поднятым в руке котилом.
— А правда ли, — спросил Сократ, — что, по твоему мнению, Анаксимен, от сжатия воздуха, прежде всего, образовалась очень плоская Земля, которая держится на воздухе благодаря этой ее форме?
— Именно так, Сократ. А Солнце, Луна и другие светила, которые мы называем планетами, образовались из земных испарений. Поднимаясь вверх, эти испарения разрежаются и приобретают огненную природу. Будучи тоже плоскими, светила не падают вниз, но удерживаются на воздухе подобно листьям. Повороты в их движении относительно небесного свода
— Я уверен, Анаксимен, что эти землистые тела понадобились тебе, чтобы как-то объяснить солнечные и лунные затмения, — сказал Сократ.
— Именно так, — согласился Анаксимен.
— Слышал я от кого-то, что неподвижные звезды, по твоему мнению, Анаксимен, ты уподобил гвоздям, воткнутым в хрустальный или ледяной небесный свод.
— Может и так, а может и по-другому.
— Как же?
— Ну, хотя бы вот так. В противоположность центральной части Космоса, где находится Земля, его периферийные области образовались в результате разрежения воздуха и, следовательно, имеют огненную природу. Небесный свод движется вокруг Земли, как шапка вокруг головы человека. Причем, шапка эта надета набекрень. Приняв в качестве единого первоначала воздух, я трактую закономерности мирового процесса, сравнивая воздух с душой человека. Подобно тому, как наша душа, будучи воздухом, сдерживает нас, точно такое же дыхание пневмы и воздух объемлют весь мир.
По сравнению с величественной и основанной на строго математических отношениях картиной мироздания Анаксимандра взгляды Анаксимена показались мне идейно более бедными и приземленными. Правда, Анаксимен придумал конкретный физический механизм, посредством которого из воздуха образуются всевозможные вещи. Но главное, что меня потрясло, это мысль о Космосе как о шапке, надетой набекрень. Не знаю почему, но эта мысль прочно засела в моей голове и теперь я пытался разобраться: а что бы это значило? Но ответа пока не было.
Пока я размышлял таким образом, гости заметно разогрелись. Меж ними пошли шутки и легкие подкалывания. Не хватало только, чтобы проснулся Межеумович и ввязался в идеологическую драку за торжество материализма. А мысли Анаксимена в какой-то степени, как мне кажется, давали для этого повод. Но тут Каллипига, сжав мне плечо пальцами, начала декламировать Гесиода:
— Прежде всего во вселенной Хаос зародился, а следом
Широкогрудая Гея, всеобщий приют безопасный,
Сумрачный Тартар в земных залегающих недрах глубоких,
И, между вечными всеми богами прекраснейший, — Эрос.
Сладкоистомный — у всех он богов и людей земнородных
Душу в груди покоряет и всех рассужденья лишает.
Черная ночь и угрюмый Эреб родился из Хаоса.
Ночь же Эфир родила и сияющий день или Гемеру:
Их зачала она в чреве, с Эребом в любви сочетавшись.
Гея же прежде всего родила себе равное ширью
Звездное Небо, Урана, чтоб точно покрыл ее всюду
И чтобы прочным жилищем служил для богов всеблаженных;
Нимф, обитающих в чащах нагорных лесов многотенных;
Также еще родила, ни к кому не входивши на ложе,
Шумное море бесплодное Понт. А потом, разделивши
Ложе с Ураном, на свет Океан родила глубокий…
И под убаюкивающую эту декламацию я начал грезить, представляя Хаосом себя, а Каллипигу Геей; путаясь в череде соитий и рождений, пробираясь через завалы мифов и траншеи научных гипотез и теорий. Что мне нужно было? Стать первоначалом? Создать Вселенную? Познать самого себя? И тут я понял, что ничего мне не нужно, кроме ласкового поглаживания руки Каллипиги, кроме нее одной…