Сократ сибирских Афин
Шрифт:
— Еще как рассержен! — согласился Межеумович. — Время идет, а он не знает, что такое Время.
— Не знает, не знает, да вдруг узнает, — предположила Каллипига.
— Как же… — не поверил исторический диалектик. — Вы ничего толком по этому поводу сказать не можете. Даже ваш глобальный человек дальше предположения о том, что апейрон — это вечная, по мнению Анаксимандра, бессмертная и неразрушимая беспредельная природа, — и есть полубожественное Время, не идет.
На этом симпосии
— Да пошутил он, — сказала Каллипига.
— А от вас, фисиологов, вообще толку никакого! Никто и не упомянул о Времени. Сколько его, этого самого Времени, я здесь потерял! И что обиднее всего, так это то, что все вы барахтаетесь в идеалистическом болоте! Материальный мир существует в Пространстве и Времени! Так сказал Отец и Основатель. А Отец-Основатель и все до единого его Продолжатели не могут ошибаться. А вы тут все о каких-то богах, апейронах сраных, душах невинных и невменяемых, тимпанах и Океане!
— Так пусть славный Агатий у Отца и спросит, — посоветовала Каллипига
— Как?! — взвился Межеумович идейно и материально.
Каллипига и Сократ отскочили от него и второпях полезли, один — на полку, другая — на ложе.
— Как?! — Размахивая ковшичком, Межеумович носился перед триклинием, распугивая служанок. — Спросить у Отца-Основателя? Да вы сдурели! Отец все сказал! А нам лишь понять его нужно. А понять ничего невозможно. Мы же простые материалисты. Да и он сам, — уже в некоторой задумчивости продолжил диалектик, — кажется, ничего в своих гениальных мыслях не понял… Но молчок! Молчок! Я живу идеей материализма. Она меня кормит! А значит, она верна. Не будь этой идеи, что бы я делал? Сортиры чистил?
— Да полно тебе, — начала на расстоянии успокаивать его Каллипига. — У тебя же сам Платон учился.
— Ну, учился, — подтвердил Межеумович. — А что толку. Слушал лекции материалиста, а сам все равно идеалистом стал.
— Да не расстраивайся ты, — продолжала Каллипига. — Зачерпни лучше ковшичком. Ведь истина в вине.
— И то верно, — размягчился Межеумович. — Тем более что твое угощение бесплатно, а за мое присутствие здесь славный Агатий еще и Время обещает заплатить мне.
— Да он и этот симпосий оплачивает, — сказала Каллипига.
Слова ее снова резанули меня по сердцу. Опять славный Агатий! Ну, нет. Отныне оплачивать расходы по проведению симпосиев у Каллипиги буду я сам! Но тут Межеумович перехватил у меня умственную инициативу.
— А катись оно все к черту! И материализм, и идеализм! И Время с Пространством в придачу! Лучше я буду просто жить!
И он зачерпнул ковшичком из какого-то сосуда, выпил, почмокал губами. Зачерпнул из другого. И это ему понравилось. И третий черпачок не вызвал у него отвращения…
— Выжил все-таки, — констатировал факт Сократ. — Теперь самое время поговорить о Времени.
— Ни,
Тут все повеселели, а особенно служанки, которым больше всех нравился молодой Ферекид. Учитель Пифагора правильно воспринял их восторг и сказал:
— Собираясь творить мир, Зевс превратился в Эрота. А, создав Космос из противоположностей, он понудил его к согласию и любви и посеял во всем тождественность и единение, пронизывающее универсум.
Служанки как-то невольно стали скапливаться возле его ложа. Может, хотели, чтобы Ферекид тоже соединил противоположности, понуждая их к согласию и любви, а может, все происходило случайно, как и все в этой строго детерминированной Вселенной.
— Тогда и я — Эрос! — заорал выздоровевший Межеумович. — А ну, кто ко мне!
Но к нему что-то никто из служанок не торопился.
— А то ведь опять начну в материализм вербовать!
Угроза подействовала и одна из служанок приблизилась к нему.
— А начальными словами моего сочинения “О природе”, — продолжил Ферекид, — были: “Зевс, Время и Земля стали навсегда”. Время же порождает три стихии: огонь, ветер и воздух. Душа бессмертна и переходит из одного тела в другое.
Эти научные мысли, слишком сложные для осознания, колыхнули служанок в сторону Межеумовича, который радостно принял в свои объятия и служанок и идеи Ферекида. Первых он лобзал в губы и щечки, а вторые приветствовал возгласом:
— Так их и так!
— Фалес же молол всякую чепуху! — выдвинул тезис раздосадованный Ферекид.
— Так его и так! — согласился Межеумович.
— Все мелют чепуху! — развил свою мысль далее Ферекид.
— И их туда же! — поощрил его материалист (уж не бывший ли?).
— И я чепуху несу!
— И тебя заодно со всеми! — возликовал Межеумович, пытаясь обнять всех служанок сразу.
— Сотворение мира есть следствие воздействия небесного начала на земное. Но хаотические силы природы могут быть обузданы лишь постепенно, — уже без уверенности в голосе заключил Ферекид.
— А я так всех сразу обуздаю, — заявил Межеумович.
Симпосий разваливался на глазах, и я уже жалел, что Межеумович отрекся от материализма.
Глава двадцатая первая
Разваливался и мир. Он становился сухим и скучным. Ему не хватало мифологической свежести и полноты вечно-текущего. О, где ты, философская блаженность плоти мира, божественная текучесть Вечного. Я почувствовал тоску по неувядаемой для сибирского эллина философии цельного, не разделенного на диалектику и мифологию, по мироощущению наперекор глубокомыслию.