Сократ
Шрифт:
– Это я-то червивое яблоко?
– нагло засмеялся сынок.
– Ах да, правда! Черви наползли на меня с папенькиных кож, ха-ха! Так и кишат внутри - вот отчего мне все время хочется пить, пить... и жрать!
Анит отослал сына. Но имя Сократа осталось. Оно кричит изо всех углов, словно некая угроза.
– Такому, как он, трудно зажать рот, - сказал Анит, обращаясь к Ликону.
– Сократ живет бедно, как бедняки, и это дает ему право обвинять богатых.
Ликон смекнул, что разговор о беспомощности
– Но Сократ вводит новое божество. Он утверждает, что живет в нем некий божественный голос, божественный демоний, который руководит им, и будто его устами говорит сам бог.
Молчание, насыщенное тихой радостью.
– А как из-за этого ширится в народе неверие!
– воскликнул Ликон.
– Человек, превозносящий себя выше богов! Святотатец, самовлюбленный спесивец!
– подхватил Мелет.
– Святотатец, спесивец...
– повторил Ликон.
– Этого и будем держаться.
– Надо будет... Как вы думаете, что будет надо?
– спросил Анит.
– Обратиться к закону, - отрезал Ликон.
– Привлечь его к суду.
– О боги, нет, нет!
– испугался Анит.
– Сократ - замечательный человек. Я сам почитаю и люблю его...
– И все же твои благородные чувства не должны помешать исполнению долга, - налегает Ликон.
– Ты сам сказал - беру в свидетели Зевса!
– что чувствуешь себя виноватым, доверив ему воспитание сына.
– Положим. Но ведь Сократ - гордость Афин! Его знают и почитают даже в других странах...
– Однако тебе известно...
– Заклинаю тебя Афиной, смилуйся, Ликон! Не требуй этого от меня! Изменить старой дружбе?.. Человека, который, быть может, действительно несет нам божественное послание...
– Ты должен очистить Афины от этого злого духа!
– воскликнул Ликон.
Анит рванул хитон на груди, закричал:
– Да кто же возьмет на себя ужасную роль обвинителя?!
– Я!
– волнуясь, произнес Мелет.
– Сегодня же напишу...
– Нет, нет!
– крикнул Анит.
– Уйдите! Оставьте меня одного с моим горем!
– Крик его становился все громче.
– Ах я несчастный, самый несчастный, злополучный!..
Ликон и Мелет вышли, но еще и за стенами слышали причитания Анита. Раб, стоявший за дверью, спросил их, надо ли войти к господину.
– Не входи. Он в горе и желает быть один.
Лица уходивших выражали спокойствие и удовлетворение. Мелет улыбнулся привратнику. Ликон погладил собаку на цепи у ворот.
Анит прислушался к шагам - ушли? Тогда он сел к столу, допил вино из чаши Ликона и, обмакнув палец в лужицу вина, вывел на столе слово:
Sokrate 1
1 Сократ (греч.).
А в это время в общественном саду за Дипилонскими воротами, где много святынь и жертвенников разным богам,
Из города возвратился ее муж вместе с другими двумя такими же бедняками; он громко смеялся.
Женщина подняла к нему глаза:
– Тебе нынче повезло, Форкин?
– Мне тоже повезло, - похвалился его товарищ Гиперион.
– Мы все вытянули жребий, будем присяжными на суде.
– Кого же вы будете судить?
– Откуда нам знать?
– вмешался третий, Кипарисс.
– Сегодня я вытянул жребий впервые и скажу вам, милые мои, не очень-то мне все это по нутру.
– Может, ты не нуждаешься?
– резко бросил ему Форкин.
Кипарисс повел плечами.
– Как-то это не по мне. Поставят перед тобой незнакомого человека, а ты его суди! И может, как раз мой боб окажется решающим, и человек тот, может, вовсе невинный, расстанется с жизнью.
– Ты прав, - сказала женщина.
– Кто же хочет убивать невинного? Так ты клади белый боб, а не черный!
Кипарисс с горечью засмеялся:
– Ну да, добрый совет что золото! Положу белый боб - и, может, он-то и будет тем самым, из-за которого выпустят на свободу убийцу...
На это женщина уже ничего не сказала. Склонившись над ребенком, она прикрыла ему личико от солнца уголком старого пеплоса, в который было закутано дитя.
– А я давно перестал ломать себе голову над этим, - пренебрежительно заметил Форкин.
– Зарабатываю на смертях и на помилованиях, чтоб самому не сдохнуть, да еще и забавляюсь.
– Не понимаю, что тут забавного, - нахмурился Кипарисс.
– Есть забавное, милок, есть! Это тебе все равно что театр, - объяснил Форкин новичку.
– То плач, то смех, малость от Софокла, малость от Аристофана...
– Верно, - вмешался Гиперион.
– На суде я всегда натянут как лук - так мне интересно, что будет с обвиняемым; чуть ли не кровью потею...
– Тоже мне удовольствие! Что за охота кровью потеть?
– Кипарисс в задумчивости поднял с земли два камешка и стал тереть их друг о друга.
Форкин обхватил Кипарисса за шею:
– Понимаешь, дружок, на суде играют без масок. И лица у них играют, и слезы настоящие. И чаша, которая ждет приговоренного, не пустая, как на сцене, нет - в ней настоящий яд, и потому жертва на суде корчится куда больше, чем актер в театре Диониса...
– Да что ты несешь, кровожадная тварь!
– взорвался Кипарисс.
– Убери-ка лапу!
Тогда Форкин простер руку к алтарю Гефеста и бранчливо закричал:
– Клянусь хромоногим Гефестом, огненным кузнецом, я не потерплю, чтобы кто-то ругал суд, когда он нас кормит!