Сократ

Томан Йозеф

– Да, Абисса, - сказал он, поднимаясь с постели.
– Великий день. Мой и Сократа. Сократа и мой.

Абисса посмотрела ему в лицо. Как оно постарело за ночь. Или это глаза постарели? Почему? Ведь судить-то будут не его...

– Ванна готова?

– Конечно, господин, - сказала рабыня, провожая его в ванную.
– Какую одежду приготовить тебе?

Мелет мысленно перебрал дары, полученные вчера в виде аванса от Анита. Крикнул, уже сидя в ванне:

– Терракотовый хитон, золотой браслет и... Какой бы взять плащ?

–

Алый?
– предположила Абисса.

– Нет! Скажут, - подражаю Алкивиаду.

– Может, новую зеленую хламиду, расшитую золотом?

– Вот то, что нужно! Буду во всем новом.

Он оделся после купания и сел завтракать. Абисса рассказала ему о волнении в городе. Но всеми помыслами своими Мелет был уже в ареопаге.

Доев, он повторил перед зеркалом свою обвинительную речь против Сократа, тщательно следя за точностью ораторских жестов и мимики.

Вдруг злобно рассмеялся: погоди, старый! Превращенный в свинью волшебницей Киркой, уж я нынче хорошенько тебе похрюкаю!

Орлы, гнездившиеся на гребнях Гиметта, поднялись в воздух и полетели на север. Они всегда просыпались немного раньше, чем Феб выводил из конюшни своих золотых коней.

На плоской крыше своего домика стоял пекарь Мерин, протирая глаза. Увидел - плывут в небе орлы в сторону Пентеликона.

– Светает, - сказал он, ни к кому не обращаясь, ибо эллины так любят говорить, что разговаривают даже сами с собой, если не находится собеседник.

Но из соседнего дворика на его слова отозвались:

– Н-да, пожалуй, скоро пора!
– Это говорил сосед Мерина, Люстрат. Приготовь что-нибудь поесть, для меня тоже.

– Я возьму с собой лепешки. Они уже испеклись. В лавке сегодня останутся жена с сыном. А ты захвати вина. Денек будет адски жаркий...

– Не рад я, что вытянул жребий, - угрюмо заявил Люстрат.

– А я так прямо трясусь от нетерпения. Глаз ночью не сомкнул.
– И Мерин снова потер утомленные глаза.

– Я тоже.
– Люстрат стоял на крыше, расставив ноги; взмахнул руками. Какая ужасная ответственность! Я не знаю, что ему дать.

– Там увидим...
– успокоил соседа Мерин.

Однако Люстрат не желал успокаиваться.

– Что ты там увидишь такого, чего бы не знал уже теперь? Запутанное дело! Не разберешься. Я своими ушами слышал, как он внушал тут одному, пускай, мол, больше полагается на собственный рассудок, чем на высказывания Аполлоновых оракулов. И нечего со всяким вопросом бегать в Дельфы, надо самому находить ответ. В том смысле вроде, так будто лучше получится. Н-да... Может, он и не точно так выразился, как я тебе передаю. Но мы, стоявшие вокруг, поняли его так, что человеческий разум выше божеского. Скверно, правда? И точно так же я своими ушами слышал, как он говорил о том, что нужнее всего для нас, афинян. Вот тут и выбирай, что важнее!

Мерин не разделял озабоченности соседа. Засмеялся:

– К чему раньше времени голову ломаешь? Там ведь будет Ксантиппа. Она все и решит.

Представляю, что она будет вытворять! Вот когда пригодится Сократу ее красноречие! Увидишь - на колени бухнется, с плачем будет молить нас о милосердии, будет рвать свои роскошные волосы... Так разжалобит всех присяжных, так разделает на все корки - и тебя тоже! Вот мы и размякнем. Бедняки ведь! Сам посуди: у него мальчонка, да еще другая жена - неужто же мы проголосуем, чтоб из него еще штраф выжимали? Или отправим в изгнание? Он так любит свои Афины - станем ли мы... И думать нечего!

Люстрат покачал головой:

– Ну, не знаю, не знаю, скажу только, очень уж запутанное дело. Говори что хочешь, а у старика рыльце-то изрядно в пушку, это уж как есть. И не все на это так легко смотрят, как ты.

– Хочешь, поспорим - не будет ему ни штрафа, ни изгнания?

– Не хочу.

В сверкающей полосе над восточным горизонтом вынырнул золотой сегмент, всплывая все выше и выше.

Сократ приветственно поднял руки:

– Привет тебе, великое светило! Благословенно будь, что явилось!

Низко поклонившись солнцу, он повернулся. Медленно прошел по двору, от камня к камню. Проходя, прикасался к ним, гладил шероховатую поверхность. Куб гранита заиграл сверкающими крупинками, когда на него упали солнечные лучи.

А вот и Мом! Мой старый милый Мом, насмешник, мой дядюшка и учитель! Ты и сегодня усмехаешься мне, хотя знаешь, какой день меня ждет. Что ж, братец, ты остановился на полпути: не понял, что насмешка - меньше, чем смех...

Сократ повернулся к Артемиде и преклонил колени перед ее красотой. Моя любимая! Ты оберегала мое рождение, когда солнце было в зените своего пути. Ты приветствовала мой первый смех...

Он помолчал, затем, как всегда, поцеловал прекрасное колено.

Под Гиметтом уже замелькали рои золотистых пчел.

– Пора, - сказал Сократ, вставая из-за стола.

– Идем, - одновременно отозвались Ксантиппа и Мирто.

– Вы со мной не ходите.

Они не ответили; молча взяли в руки давно приготовленные кошелки.

Молча вышли во двор - прежде Сократа. Ксантиппа, обернувшись, тихо сказала Мирто:

– Лампрокл придет прямо туда с моим отцом.

– Прошу тебя, Ксантиппа! И тебя очень прошу, Мирто, не ходите со мной, останьтесь дома.

– Сократ, - перебила его Ксантиппа, - я взяла лепешки для тебя. Быть может, это затянется.
– И она грустно улыбнулась.

– Я вернусь до захода солнца. Подумайте лучше о том, чтоб встретить меня добрым ужином.

– Ох, если б нам было дано встретить тебя добрым ужином!
– вздохнула Ксантиппа.

– Чего ты боишься?
– спросил Сократ.

– А этого мало, что тебя обвиняют в ниспровержении богов? Как ты из этого выпутаешься? Я-то ведь лучше всех знаю, что в богов ты не веришь. Подсмеиваешься над ними. С этой вот мраморной Артемидой забавляешься потому только, что она - женщина...