Сократ
Шрифт:
– Зачем ты спрашиваешь меня о том, что знаешь сам?
– раздраженно отозвался тот.
– Очень просто, - объяснил Сократ.
– В любом утверждении скрыто его частичное отрицание и в любом отрицании - его частичное утверждение. Ты, больше меня повидавший мир, мог бы помочь мне лучше разобраться в этом.
Гиппий в тщеславии своем думал показать себя мудрее Сократа:
– Частичное отрицание еще не отрицает всего утверждения, так же как и частичное утверждение не опровергает отрицания в целом.
– Отлично, Гиппий!
– воскликнул Сократ.
– Но тогда ты, несомненно,
– Сократ почесал бороду.
– Ты, Гиппий, если память мне не изменяет, сказал, что признаешь естественное право за всеми.
– Не могу отрицать этого. Здесь много свидетелей тому, что память твоя верна, но я и не собираюсь этого отрицать.
– Гиппий самодовольно усмехнулся и процитировал строки из элегии Солона: - "И тех, кто здесь, на родине, влачился в гнусном рабстве, дрожа пред господином, я освободил. Законов мощью это я свершил, соединив умело насилье с правом, и сделал все, что обещал".
– Гиппий засмеялся уже громко.
– Ты хорошо расслышал, Сократ, слово "насилье"? От кого-нибудь из вас ускользнуло ли слово "насилье"?
– обратился он к толпе.
– Ни от кого! Мы слышали!
– закричали зрители.
– Продолжай, Гиппий!
Гиппий поклонился народу, как бы уже прощаясь.
– Мне нечего больше сказать. Солон умело сочетал право с насильем, и вы ныне живете под этим насильем, подчиняетесь ему, почитаете его, пускай без охоты, как меня в том заверяли во всех городах вашего союза.
Толпа придвинулась ближе к ораторам.
– Благодарю тебя за беседу, - молвил Сократ, - но, прежде чем закончить ее, позволь мне спросить. Почему это естественное право, эту неограниченную свободу, ты проповедуешь во всех городах, на всех островах Афинского морского союза, в то время как - ты сам это сказал - на родине своей, в Элиде на Пелопоннесе, ты менее чем гость, милый Гиппий? Тебе не по нраву строгость ваших законов, правил и обычаев и ты предпочитаешь нашу страну, где царит столь великая свобода слова, что от нее кружится голова у таких, как ты? Или тебе и этого еще мало и ты хотел бы вызвать у нас неповиновение законам и тем самым вернуть нас ко временам глубокого варварства и тирании? Тебе кто-нибудь за это платит? Ты учитель мудрости. Это твое ремесло или ты кормишься чем-то иным?
Гиппий, оскорбленный, преодолел себя и решительно заявил:
– Это мое ремесло!
– То, что делаю я, - возразил Сократ, - я считаю своим призванием и долгом.
– Оно и видно по твоей внешности - босой... потрепанный хитон, засаленный гиматий...
– презрительно бросил Гиппий.
– Послушай, друг! Выведи меня из заблуждения. Быть может, у вас вообще нет никаких законов и всем страстям человеческим дана полная воля? И ты, несчастный изгнанник, бежишь от этой вольности к нам, чтоб тебя, чего доброго, не растерзали страсти других?
Толпу всколыхнул смех. Люди захлопали. Гиппий выпятил грудь. Вскинул выше голову. А Сократ продолжал:
– Почему же тогда желаешь ты нам того, от чего сам бежишь?
– У нас тоже есть законы, - вынужден был Гиппий признать то, что старался опустить
– Но если б их и не было, я не считаю себя до того уж слабым, чтоб бояться сильнейших меня! Я смогу их обезоружить, и, если хочешь знать, я ни в чем не испытываю недостатка. Я могу путешествовать, где захочу, я совершенно не завишу от моих знаний, таланта и способностей. Такой независимости я желал бы для всех, ибо знаю, до чего сладостен ее вкус.
Сократ воздел руки:
– О, позволь поблагодарить тебя от имени этого небольшого собрания - я говорю небольшого, ибо вижу здесь всего несколько сот человек, мы же привыкли собираться и решать дела при участии шести тысяч; но все равно прими благосклонно и эту благодарность!
Гиппий промолчал.
Сократ подошел к нему и, прикасаясь пальцем к его чеканным пряжкам, браслетам, запонам, перстням, спросил:
– Это золото?
Золото? Слово это заставило вздрогнуть человека, который уже некоторое время бродил в толпе.
– Чистое золото!
– хвастливо ответил Гиппий.
– Чеканил я сам, и камни настоящие. И все это - из того, что мне платят за мои уроки.
– Эй-эй, какую роскошь я вижу?
– раздался в тишине громкий голос, и через толпу пробрался человек с бронзовой бляхой на груди. Он поспешно подошел к Гиппию, беззастенчиво разглядывая его шелка и золотые украшения. Гиппий брезгливо отшатнулся, а человек проворчал:
– Я астином, надзиратель, поставленный народом следить, чтоб не было излишней роскоши. Это у тебя золото, это тоже. Штраф будет велик, гражданин! Твое имя?
Но Сократ уже держал астинома за плечи:
– Не торопись, приятель!
– Хайре, Сократ. Ты защищаешь этого расфранченного щеголя?
– Это софист, Гиппий из Элиды. Он явился в Афины, чтобы побеседовать со мной. Он чужестранец и не знает наших установлений. Можешь спокойно обойти его своим усердием.
Астином еще раз смерил взглядом разодетого чужестранца и сказал:
– Если ты за него ручаешься, Сократ, я отказываюсь от штрафа. Хайре!
Он отошел, но остался в толпе любопытных.
– У тебя ценные знакомства, - сказал Сократу Гиппий.
– Прими мою благодарность за заступничество.
– Я сделал лишь то, что полагается по отношению к гостю. Но хочу сделать больше. Хочу я, милый Гиппий, дать тебе на дорожку подарок.
– Он лукаво усмехнулся.
– Что скажешь, если я поведаю тебе, сколь безгранично я свободен? Быть может, на своих путях ты будешь рассказывать о нашей встрече и смеяться над Сократом: мол, знаете, люди добрые, что он сказал мне на прощанье?
– Прошу, говори. Я готов принять твой дар, - сказал Гиппий в надежде понравиться тем, кому он хотел понравиться.
– "Подумайте только!
– заговорил Сократ как бы от лица Гиппия.
– Этот странный, дурно одетый, босой человек считает себя самым свободным из людей, потому что - ой, меня душит смех!
– потому что он-де не раб своих страстей и еще потому, что подчиняется законам, данным Афинам прославленными предками! И если закон хорош - а чудак убежден, что афинские законы хороши, - и если сам он, при его тонком чутье к добру, им подчиняется, то это, по его словам, еще увеличивает его свободу, ха-ха-ха!"