Сократ
Шрифт:
– Это не смешно, - несколько помрачнев, в задумчивости проговорил Гиппий.
– "А еще, дорогие друзья, - продолжал Сократ предполагаемую речь Гиппия, - этот чудак утверждает, будто самым свободным из людей его делает то, что нет у него почти никаких потребностей - кроме потребности в самом необходимом питании и одежде, ха-ха!"
– Позволь мне теперь, дорогой Сократ, поблагодарить тебя за подарок. Быть может, ты дал мне больше, чем думал. Потому что теперь мне ясно, отчего ты ходишь босой и так дурно одет. Необходимость ты возводишь в добродетель...
Через расступавшуюся толпу
– Ты учишь даром, бедный Сократ, - говорил меж тем Гиппий, громко, чтоб вся толпа слышала, как он торжествует, и уже едва справляясь с гневом, вызванным его унижением.
– Не ценишь ты свою мудрость - как же можешь ты после этого хотеть, чтоб ее ценили твои ученики, твои слушатели? От нищих, которым ты желаешь уподобиться внешностью, не потекут к тебе ни оболы, ни драхмы. Нищий нищему не поможет. А состоятельные люди не дураки. Не станут они платить тебе за твое "знаю, что ничего не знаю"!
А высокий юноша шел легкой походкой, гибкий и сильный, как великолепный хищник. На ногах его были мягкие сандалии, ремешки которых, перекрещиваясь на голенях, доходили до колен. Молочно-белый хитон матового шелка, в богатых складках, был коротким, зато алый плащ - таким длинным, что тащился за ним по земле, как шлейф. Рядом с юношей бежал громадный пес, редкостное, драгоценное животное. Фигура юноши привлекла всеобщее внимание. Эвтидем восторженно вздохнул.
Молодой человек приблизился, как раз когда Гиппий позорил Сократа, и слышал все. Двинувшись к софистам, он бросил собаке:
– Дарион, стойку!
Великолепное то было зрелище: гигантское животное, мгновенно замершее с оскаленными клыками...
Его хозяин повернулся к Сократу:
– Спускать?
– Да сохранят тебя боги, Алкивиад! Мы просто немножко повздорили нельзя же за это отдавать Дариону наиболее нежного из нас двоих!
Тут вдруг и толпа, и сам Сократ разразились хохотом:
– Смотри-ка, спускать-то уже и не на кого!
В самом деле, Гиппий растворился в толпе, как капля воды в реке.
8
Алкивиад подошел к Сократу. Низко поклонившись ему, он обратился к учителю - и сладостен был звук его ритмической речи, тем более что согласную "с" он выговаривал с пришепетыванием, а слова были исполнены любви и восхищения:
– Мой дражайший Сократ! Даже когда на афинское небо выезжает в золотой колеснице сам Гелиос, его сияние кажется мне не столь ослепительным, как то, что озаряет меня, когда я вижу твое лицо!
Все улыбается юному красавцу, все внимает ему с удовольствием. Только двоюродный брат его, Критий, следит за Эвтидемом, который старается хоть коснуться плаща Алкивиада. Это ему удалось, и Эвтидем в блаженстве прикрыл глаза. Все кому не лень любят этого спесивого франта: Сократ, народ, даже мой Эвтидем, думает Критий. Меня же не любит никто...
Алкивиад бурно радуется:
– Наконец-то я увиделся с тобой, дорогой Сократ!
Сократ отозвался с иронией:
– В самом деле! И как это мы нынче встретились...
– Мне и самому жалко. Хвост был ему удивительно к лицу.
– Лицемер!
– прошипел Критий.
– Люди говорят, ты же сам это и сделал!
– Не может быть, - сказал Сократ.
Алкивиад смиренно сознался:
– Это правда. В минуту слабости... выпил много вина... Моя жена Гиппарета пыталась помешать мне, плакала... В самом деле поступок позорный, каюсь...
– Такое редкостное животное!
– вставил Критий.
– Ты сам говорил, что пес стоил семьдесят мин!
– О Гера!
– ужаснулся Сократ.
– Вдесятеро дороже всего, что есть у меня в Афинах и в Гуди!
– Все потому, что не было со мной тебя, дорогой Сократ!
– За это тебя осуждают все Афины, - проговорил Критий.
– За то, что со мной не было Сократа?
– За то, что ты изуродовал прекрасную собаку.
– А мне этого и надо, - возразил Алкивиад.
– Пускай лучше говорят о моей шалости, а не о чем-либо похуже.
– Разве есть что и похуже сказать о тебе?
– спросил Сократ.
– Есть, клянусь Зевсом!
Сократ нахмурился:
– Так вот почему ты так долго от меня прятался?
Алкивиад покаянно признался: да, ему стыдно было показаться на глаза Сократу. Он предался обольщениям гетер, пьянству, кутежам... Тогда Сократ спросил: было ли ему действительно стыдно показаться на глаза, или он не показывался, чтоб можно было кутить без помех? Алкивиад воскликнул с жаром:
– Если б ты, мудрейший, но и храбрейший, не спас мне жизнь под Потидеей и не вынес меня с поля боя, сегодня я соединился бы уже с тенью Перикла в подземном царстве! И теперь, Сократ, прошу тебя второй раз спасти мне жизнь, иначе я погиб! Сам я не умею сдерживать себя и укрощать. Слаб я перед страстями, что одолевают меня...
– Друг, ты меня огорчаешь!
– О Сократ, учитель мой, сколько в тебе достоинств!
– не слушая возражений, страстно молит Алкивиад.
– Не отвергай моей просьбы! В тебе такая великая сила, ты можешь все, даже защитить меня от напора бешеных страстей. О, я жажду снова, как на войне, делить с тобой палатку и еду, биться с врагами бок о бок с тобой и учиться у тебя всему доброму! Как я чту тебя, мой самый бесценный друг! Мой спаситель!
– Ну хватит, - оборвал его хмурый Сократ.
– Ты преувеличиваешь, хотя знаешь - я этого не люблю.
– Я теперь не отойду от тебя, Сократ!
– вырвалось у Алкивиада.
– С тобой я делаюсь лучше. Без тебя же мной овладевают демоны зла. А я, мой дражайший, не так уж скверен, чтоб радоваться этому! Желать этого! Зевс свидетель - я несчастен, когда поступаю плохо. Кори меня, Сократ, свяжи меня силой своего слова, бичуй меня, топчи!
– Перестань, Алкивиад. Ни в чем ты не знаешь меры. Ни в грехах, ни в раскаянии. Не говорил ли я тебе сотни раз, что одна из высших добродетелей человека - софросине! Умеренность, чувство меры... Она - предпосылка для всех прочих добродетелей, без нее же ты клок соломы, треплющийся по ветру!