Сократ
Шрифт:
2
Остров Саламин в своей восточной части похож на кисть руки с растопыренными пальцами. На одном из этих пальцев поместилось имение Эврипида. В склоне, сбегающем к морю, укрывалась от глаз людских просторная, светлая пещера; в ней обычно работал Эврипид. Когда к нему являлся Сократ, чтоб по просьбе драматурга высказать свое мнение о его труде, рабы Эврипида ставили столик и кресла на обрыве над пещерой, под сенью нескольких пиний. Отсюда открывался великолепный вид на материк, на море и на острова.
Стоял солнечный день, но Эврипид, перед тем, как сесть в кресло, закутался в широкий дорожный плащ из овечьей шерсти. В
– Опять ты усадил меня на этом обрыве?
– Ты сам так пожелал, - возразил Эврипид, определяя, с какой стороны дует ветер.
– Но ты ведь больше всего любишь сидеть в своей норе, как суслик, поддразнил друга Сократ.
– Здесь тебе явно не по себе.
Эврипид повернулся спиной к ветру и укутал плащом голые ноги.
– Как видишь, я предохранил себя от всяких неприятностей.
– Клянусь псом, о каких неприятностях ты говоришь? Меня тут ничто не задевает - если не считать чудесного вида на море, на корабли да вон на тех овец, белых, как молоко!
– Не задевает?! Да тут дует с моря! Не чувствуешь? И тень от пиний жидкая, того и гляди, солнце голову напечет... Не слышишь? Пастушья свирель, овечье блеяние, собачий лай, возня и крики моих людей в оливовой роще, жужжание пчел...
Сократ не дал ему докончить, засмеялся:
– Ужас! Крылья бабочек шумят, как ветви платана в бурю... Слышишь? Топот жука в траве, рев шмеля на цветке - слышишь? На цветке дикого мака, чья окраска бьет по глазам, - видишь? Если б не серьезный разговор, сбежал бы я от тебя к твоим пастухам и сборщикам оливок...
Оба посмеялись. Поэт воскликнул:
– Это на тебя похоже! Бродячий философ, как тебя называют... Тебе просто необходимо, чтоб тебя что-нибудь задевало. А я со своими трагедиями вынужден укрываться в пещере, где меня ничто не коснется...
– Он опять немножко передвинулся, чтоб уйти от назойливых солнечных лучей, проникавших сквозь ветки пиний.
– Только там, в тишине, куда не проникнут дождь, ветер, солнце, голоса, - там являются мне Медея, Геракл, Ипполит, Федра... Только там слышу я отчетливо их рыдания, жалобы, проклятья, мстительные крики, трепет любящих сердец...
– Прости меня, дорогой Эврипид, - Сократ сжал его локоть.
– Я просто испытывал тебя. Подозреваю давно, что ты мучаешься здесь, наверху, со мной, лишь бы я не запросился в твою пещеру, к твоим героям. Ты ведь боишься, как бы я не пустился с ними в собеседование, а тогда какая уж трагедия!
– Тебе, моему другу, дозволено все, - ответил Эврипид.
– Спустимся!
– Нет!
– вскричал Сократ.
– Останемся здесь. Ты меня знаешь - я на шутку скор, и твои трагические герои, явившись, еще обидятся на меня, да и будут таковы... Как ты тогда их догонишь?
Эврипид с облегчением засмеялся:
– Ну, если ты с таким деликатным вниманием относишься к моим героям, принимаю с благодарностью!
– Осторожно!
– крикнул Сократ.
– Не шевелись! Молчи!
Эврипид все же дернулся, хотел встать, но плащ связывал ему ноги, и он невольно подчинился Сократу, испуганно глядя в его выпуклые глаза.
– Она еще там, не двигайся.
– Сократ медленно поднес руку к бороде Эврипида, в которой запуталась пчела.
Эврипида охватила холодная дрожь, в лице его не осталось ни кровинки.
– Ну-ка, маленькая, ну-ка, золотце, иди, иди сюда...
– ласково приговаривая, Сократ
– Ты, может быть, спас мне жизнь, - весь еще под действием испуга едва выговорил Эврипид.
– Тебе-то нет, а вот пчеле - наверняка. Но и у тебя теперь не вздуется на подбородке шишка!
– засмеялся Сократ.
– Вот сам видишь.
– Эврипид сплюнул.
– А ты хочешь, чтоб я воспевал эту дикую природу!
Тем временем пчелка уже отыскала нужный ей цветок, да и у Эврипида поднялось настроение после перенесенных страхов.
– Меня называют самым трагическим из поэтов. Послушай, друг, а не написать ли мне разнообразия ради какую-нибудь комедию?
– Чтоб отплатить Аристофану за его насмешки над нами с тобой? Это я приветствую, более того, готов и советом помочь...
– Какое будешь пить вино?
– спросил Эврипид.
– Белое. У тебя - всегда белое, топазовое.
– Сократ усмехнулся.
– Но если подумать - ведь у нас в каждой комедии выведен этакий плут и бесстыдник со здоровенным кожаным фаллосом, торчащим из-под одежды, с которым он проделывает непристойные телодвижения, сопровождая их скабрезными прибаутками, не знаю, переваришь ли это ты, с твоей тонкостью чувств, о трагичнейший из поэтов!
– Что ж такого, - засмеялся в ответ Эврипид.
– Каждому свое: и богу плодородия, и нам, чувственным людям, для возбуждения. Однако согласись, милый Сократ, такой бесстыдник в одну минуту заставит хохотать весь театр! Вот чему я завидую.
– Я тоже люблю посмеяться, - возразил Сократ, - но все равно больше ценю трагедию; трагедия, правда, не заставит весь театр держаться за животики, зато заставляет думать.
Они совершили возлияние богам, плеснув на землю струйку золотистого вина, и пригубили. Сократ причмокнул, облизал губы.
– Милый Эврипид, ты - трагичнейший из поэтов? Нелепая ошибка! Тогда, значит, и я - трагичнейший из философов. А разве про меня так скажешь?
– Про тебя? Чепуха! Ты насмешничаешь, фыркаешь, дерешься, гладишь, ласкаешь, а все для того, чтоб расшевелить людей, чтоб они стали лучше.
– Но то же самое делаешь и ты, Эврипид, хотя и с помощью душераздирающих монологов твоей Медеи: Самый трагический поэт?
– Сократ протянул руку к фосфоресцирующему морю.
– Кто пролагает пути новым добрым нравам и законам, тот самый веселый человек. Веселье мерится не смехом, а радостным чувством и действием. Ты - веселый бес.
– Сократ и сам развеселился.
– Бросаешь в публику смоляные венки без счета. Иной раз в благодарность за эти пылающие венки тебя увенчивают лаврами, однако случается - ты слишком сильно пугаешь зрителей, и они тебя освистывают. Сократ отпил вина из серебряной чаши.
– Вино у тебя лучше, чем у Каллия. Он вытер ладонью усы и бороду.
– Но, клянусь псом, много у тебя грешков перед афинянами!
– Весело тараща глаза, он стал перечислять: - Ты против произвола правителей. Против несправедливых законов. Против олигархии, тирании, монархии. Не всякому по нраву то, что ты столь резко выступаешь против Спарты. И у поэтов ты бередишь желчь новшествами, изменяешь мифологию, своими трагедиями отрицаешь их трагедии, выводишь, правда, на сцену богов, но для того лишь, чтобы на их примере изобличать человеческое. И в сущности, твои боголюди уже просто люди со всеми потрохами, и вот - ты ссоришься и с богами, и с людьми.