Сократ

Томан Йозеф

– Об этом ты меня часто спрашиваешь.

– И ты всегда уклоняешься от ответа.

Сократ расправил занавес во всю его ширину. Складки разгладились, открылись вытканные в занавесе сцены путешествия Одиссея.

– Смотри: ткач золотою нитью выписал древние события. А я писать не могу. Я должен разговаривать. Мне необходим живой диалог, столкновение мыслей, чтобы то с одной, то с другой стороны рассмотреть все, что так запутанно и противоречиво. Когда же мне успеть еще и записывать мгновенно вспыхнувшие мысли и слова? Это по силам

кому-нибудь другому. Я рад, что вместо меня это делаете вы, мои друзья, в том числе и ты.

Тем временем через заднюю дверь дома давно вышли рабы, неся Ксантиппе несколько больших амфор вина, сосуды поменьше с маслом и большую, тяжелую корзину.

Ксантиппа так и кинулась к корзине. О! Мука, горох, фасоль, копченая треска, отлично зажаренная баранья нога, горшочки, обвязанные ослиной кожей, а в них - соленые оливки и мед, в полотняных мешочках - сушеные фиги, сушеный виноград, орехи... А на дне! О, Гера со всеми ее сыновьями и дочерьми! Кошелек, туго набитый драхмами! Сократ, конечно, про деньги не знает - и не узнает. А то подхватится мой дурачок, побежит возвращать... Скорее спрятать понадежнее! Так. Остальное - в погреб, в чулан, и приготовить пир! Неужто же все только у Каллия пировать да у подобных ему? Почему бы в кои-то веки и не у Сократа? Ксантиппа пела, собирая ужин.

Когда вернулись Сократ с Лампроклом, она поцеловала мужа так крепко, как только умела. И, ставя блюда на стол под платаном, с признательностью проговорила:

– Ты действительно великий мудрец, мой Сократ!

Через агору проходит отряд гоплитов, закованных в металл. Железная змея, стоглазая, стоногая, рассекает толпу. Бряцает железо, ритмичный шаг по камням мостовой - словно грохот боевых барабанов.

Гоплитов бурно приветствуют: отряд несет великую весть. Экклесия одобрила сицилийский поход.

Вышел Алкивиад. Рука поднята, сверкают белые зубы, сияет лицо. Крики:

– Хайре, Алкивиад!

Он отвечает:

– Хайрете, други, хайрете, товарищи мои!

Олигархи не вешают носа. Не допустим же мы, чтобы славу стяжал вождь демократов и тем усилил ее! Не допустим, чтобы он разгромил олигархов в Сиракузах, наших доброжелателей, наших тайных союзников, и тем ослабил нас! Не удалось одолеть Алкивиада в открытой борьбе - осталось другое оружие, а оно, если хорошенько все подготовить, стоит большего, чем все тысячи преданных ему гоплитов и моряков.

5

Солнце закатывается в сиянии вечерней зари. Алые отблески бросает алмазное ожерелье Тимандры. Прекрасна эта девушка. И еще хорошеет от любви. Полные губы ее временами легонько вздрагивают, большие глаза печальны, ноздри изящного носика чуть трепещут - крошечные волны под водопадом роскошных волос, чей аромат стоит над террасой, подобно облачку вечерних испарений.

Феодата оставила влюбленных наедине. Они сидят на подушках, разбросанных по ковру. Минута разлуки тяжела для обоих. Алкивиад думает уже о возвращении:

– Ты останешься в Афинах, Тимандра? Не скучаешь

по своему родному Эфесу?

– Нет. Моя отчизна не там. Моя отчизна там, где ты, любимый.

– Будет ли так всегда?

– Так будет, пока я жива.

Он целует ей ладони, запястья.

– Когда я увидел тебя здесь впервые, такую хрупкую, маленькую... Я думал, ты еще девочка, но ты была так очаровательна - я жалел, что ты еще девочка...

– Я думала: ты пришел к моей матери, и мне стало больно у сердца...

– Когда же ты начала танцевать, я понял, что ты уже женщина и сама этому рада...
– Он расцеловал ей пальчики.

– ... Но ты смотрел не на мою мать, ты смотрел на меня...

– Преображаясь у меня на глазах, ты манила, овладевала мной... Наверное, сама Пейто, богиня обольщения, стоит у колыбели всех женщин... Теперь он целовал ей грудь.

Она обняла его, погрузила пальцы в черные волны его кудрей.

– Помнишь, - спросил он, - что тогда сказал Сократ?

– "Любить - не недуг; недуг - не любить".

– И нет большего наслаждения, чем любить и быть любимым.

– Если б ты попросил меня встать - думаю, я лишилась бы чувств... Это от любви, милый?

– Да, это от любви. Судьба одаряет меня щедро, даже слишком щедро. Порой я думаю - к добру ли?

– Я слыхала - твой щит позолочен, и на нем Эрот с молнией. Я слыхала у всякого, кто увидит тебя в твоих золотых доспехах и алом плаще, загорается сердце. У мужчин и у женщин. Но меня ты сразил молнией очей, молниями губ, голоса...

Он подложил ей под голову подушечку. Целовал... Феодата тихо прошла по мягкому ковру, гася светильники.

Всходила багровая луна. Тимандра, увидев ее, затрепетала.

– О, если б ты уже вернулся! И - ко мне!

– А если я вообще не вернусь?

– Когда вступишь победителем в Сиракузы, сходи к роднику нимфы Аретусы, выбивающемуся из-под зарослей папируса и папоротника. Если ты не вернешься, выпрошу милость у Великой Матери - пускай превратит меня в родник, как была превращена Аретуса. Но ты вернешься.

Она встала, принесла треножник; в котелке, подвешенном к нему, светились раскаленные угольки. Тимандра вздула огонь, накормила его ароматическими смолами.

Тихими словами, которых не понимал Алкивиад, взывала девушка к Великой Матери Кибеле. Просила любви. Просила жизни для Алкивиада. Просила, чтоб вернулся он победителем. Подавив возглас ужаса, вдруг до крови закусила губу. Алкивиад почувствовал ее смятение. Встал:

– Что говорит огонь?

Тимандра заливала угли очищающей водой, стараясь унять дрожание рук и голоса:

– Ничего страшного, любимый. Безумие моей любви погибнет со мною. Спасибо, Великая Мать!

Маленькая рука проделала магические жесты над серебряным амулетом с выгравированными на нем знаками Зодиака. Тимандра повесила амулет на шею Алкивиаду. Он надел ей на палец перстень с камнем цвета моря.