Сократ
Шрифт:
– Клянусь дубинкой Геракла, многовато!
– удивился Эврипид.
– А я только начинаю, - возразил Сократ.
– Ты вступаешься за права женщин и защищаешь их от мужчин. Этим ты восстановил против себя всех, кто не настоящий мужчина, а ведь есть и такие.
– И женщин тоже!
– со смехом подхватил Эврипид.
– Обо мне толкуют, будто я после двух неудачных браков стал женоненавистником.
– А то, что ты принижаешь роль рока?
– продолжал Сократ.
– Думаешь, дорогой, людям нравится, что ты делаешь их самих ответственными
– Это, безусловно, неприятно людям, согласен. Но как же они не сообразят: почему, когда они поступают дурно, осуждают вовсе не рок, а их самих?
– усмехнулся Эврипид.
– Но не пугай меня больше, лучше выпьем.
– О почтенный поэт, это еще не все. Самое худшее, что ты натворил и теперь творишь в своих "Троянках", я оставил под конец.
– Ладно, добивай меня, - наморщил лоб Эврипид.
– Так слушай же о самом позорном: о рабах ты отзываешься как о людях! По-твоему выходит, что раб может быть нравственно выше свободного. Ужас! Ты - философ на сцене, позор! Ты - ученик Анаксагора! Друг Сократа! Трижды позор!
– Довольно! Довольно! Довольно!
– закричал Эврипид, махая руками.
– Я раздавлен. Я пропал. Но отдаешь ли ты себе отчет, Сократ, что ко всем моим преступным грехам причастен и ты?
Сократ попытался изобразить сокрушение, и получилась такая гримаса, что Эврипид расхохотался.
– Клянусь всеми псами! Вон и он наконец хохочет от души! Слава тебе, брат!
– обрадовался Сократ и поднял чашу.
– Отливаю Аиду, чтоб он не слишком мучил в Тартаре нас с тобой за наши грехи, и пью за то, чтобы общие наши грехи росли как грибы после дождя!
Поднял чашу и Эврипид.
– За это, дорогой Сократ, следует не просто выпить, а прямо-таки напиться! Ах ты коварный! Я уже трепетал, что ты посоветуешь мне бросить писание!
– Да разве я на такое способен?
– возмущенно вскричал Сократ.
– Тогда бы позволительно было подумать, что по дороге сюда меня забодала пестрая корова! Впрочем, - уже веселее закончил он, - я ведь сызмальства несколько тронутый...
Они вернулись к "Троянкам". Эврипид прочитал то, что успел написать.
Сократ подумал и сказал:
– Хочешь знать мое впечатление? По-моему, самый сильный образ у тебя Андромаха, то место, когда ее сына Астианакса собираются сбросить со стен завоеванной Трои, и еще - царица Гекуба, когда ее принуждают отдать милую дочь Кассандру в наложницы Агамемнону. Вот явление с царем Менелаем и его блудливой женой Еленой я хотел бы послушать еще раз.
– Хорошо.
– А заключительная сцена? Ты уже думал о ней?
Эврипид невольно перевел взор на северо-восток, в том направлении, где стоял когда-то могучий фригийский город Троя.
– Примерно так: Троя горит. Греческие воины тащат связанных троянских девушек и женщин к кораблям, которые увезут их в неволю. Их плач, руки, воздетые к небу, озаренному багровым отсветом пожара... Гигантское пламя, грозная стихия - и страдание
– Отлично, Эврипид! Мне это очень нравится. У тебя великолепный размах!
– Придешь в следующий раз - все это будет уже на папирусе.
Они поднялись, пошли к дому. Эврипид помрачнел.
– Только, пожалуй, афинский народ освищет эту трагедию. Я изобразил там греков варварами в сравнении с троянцами, и вся пьеса направлена против войны, тогда как Афины, по-моему, к войне-то и готовятся.
– Ты не ошибаешься. Война вот-вот разразится.
Они проходили через оливовую рощу, и Сократ, словно бы этим меряя время, заметил:
– Оливки начинают наливаться...
– Ты боишься за Алкивиада?
– спросил Эврипид.
– Боюсь Алкивиада, - ответил Сократ и надолго замолк.
Солнце закатывалось в серебре. Скоро ляжет роса. С холма протрубили в бычий рог - сигнал пастухам гнать стада в загоны.
– Сегодня же вечером принеси жертву Пану в благодарность за погожий день, хозяин, - сказал Сократ и добавил с улыбкой: - Только сушеные фиги припрячь для своего друга Сократа. Для Пана ты, конечно, найдешь что-нибудь другое...
Усмехнулся и Эврипид:
– С удовольствием обделю бога ради тебя.
Подошли к дому; Сократ обнял друга и сел в повозку, запряженную парой мулов, - она отвезет его к пристани.
3
Даже став стратегом, Алкивиад не отказался от своих сумасбродств и беззастенчиво совершал их на глазах у всех. Репутация легкомысленного кутилы и любителя наслаждений была ему выгодна. Ею он обманывал врагов. Они переставали бояться его.
Но его боялся Никий. Однажды Алкивиад уже одолел его и все время заслоняет его в экклесии. Никий предостерегал своих приверженцев:
– Я его хорошо знаю. С малых лет его воспитывали как будущего полководца. И вырос он честолюбцем, какого не упомнят Афины. Лошади, корабли, военные упражнения, даже словесные схватки - во всем он желает побеждать. Быть вторым - да ему легче умереть! Говорю вам - под маской веселого малого сидит хищник!
Приверженцы Никия важно качали головами:
– Да что тебя встревожило, дорогой Никий? Разве он что-нибудь против нас затевает?
– Милые друзья, - укоризненно возражал тот, - вы хотите меня рассмешить? Да что бы он ни затевал, это всегда будет против нас, миролюбивых людей.
– Он погрозил кулаком отсутствующему Алкивиаду.
– Этот змей, как собственные сандалии, знает любой город, любую пристань и на материке, и на островах, а в последнее время повадился плавать по морю. То его на восток несет, то на запад... Во имя чего бы? Тесно ему в Афинах? Путешествия для забавы? В поисках любовных приключений? Уже пресытился афинскими наложницами?
– Никий сменил язвительный тон на увещающий. Послушайте меня, друзья! Этот его разукрашенный плавучий дворец отнюдь не увеселительное судно, это военный разведчик!