Сокровища града КитежаНевероятное, но правдивое происшествие с предисловием издательства, примечаниями переводчика и послесловием редакции
Шрифт:
Дрожащей рукою учитель схватил меня за нижнюю пуговицу пиджака.
Ледяная дрожь потрясла меня. Ловким движением высвободив пуговицу, я еще раз успокоил профессора и выскочил в спасительный коридор. Приник ухом к дверям. Профессор всхлипывал. Бедный старик, — мне было жалко его. Я уже взялся за ручку двери, но глянул на пуговицу и вовремя остановился…
— …и вот вы видите, что космическая пыль, если можно так выразиться, отцентрофугировалась… — доносился из-за стены дребезжащий голос гениального старца.
В январе, будучи по делам
Все устроилось великолепно. До самой весны, до первого тепла, ежедневно по 8-10 часов Федор Колодуб добросовестно выслушивал дорогого учителя, пробовал из разных пробирок «на вкус», смотрел их на свет, словом, был покорным и молчаливым «восхищенным учеником».
Но только повеяли первые весенние ветры и пригрело солнышко, как Федор Колодуб таинственно и бесследно исчез, даже не получив причитавшееся ему за последние полмесяца жалованье. После этого его уже никогда не встречали в Рязани.
Через две недели, когда уже возобновились и пошли полным темпом работы, я получил от Колодуба письмо, все покрытое многочисленными штемпелями. Начиналось оно так:
«Вы думаете, что ежели я от рожденья обижен, что ежели я глухонемой, так надо мной можно издеваться?..»
Ах, но до писем ли мне было, когда каждый уходящий день приближал меня к неисчислимому богатству, когда каждый день приближал меня к моей далекой и любимой Клэр! Я так и не дочитал письма Федора Колодуба, да простит он мне это!
19
Зима была на исходе и еще холодное, но уже весеннее солнце бодрило нас и напоминало о далекой, прекрасной нашей родине. Ах, скоро, уже скоро!
И я, и дорогой учитель, и даже хладнокровный Бартельс извелись за эту бесконечную, лютую русскую зиму. Мы устали от жестоких морозов, от тяжелых шуб и неудобных валенок, а главное, от томительного ожидания вожделенной минуты, когда русские сокровища града Китежа переменят свою национальность и станут французскими.
Я ежедневно писал нежные и пространные письма несравненной Клэр, но, увы, ни разу не получал ответа. Сердце мое болезненно ныло и где-то шевелился червячок ревности. В мои годы очень тяжело жить без женской ласки, без любви, а заведение тетушки Котиньоль так же далеко, как и моя несравненная родина.
Любовь! Увы, русские женщины не понимают этого слова, либо понимают его не так, как мы, французы.
Вот я закрываю глаза и вижу: Катюша Ветрова. Не правда ли, это звучит довольно поэтично и очаровательно — Катюша Ветрова? Ей девятнадцать лет, у нее
Давайте на минутку вместе зажмурим глаза и представим ее в другом, более подходящем оформлении. Замшевая туфелька и высокий прозрачный чулок…
Впрочем, нет, нет! Не надо, это опасно, мне нельзя, да я и не хочу забывать, что существует и ждет меня с победой Клэр!
О Клэр, слышишь ли?
А Катюша Ветрова… работает. Она секретарь нашего рабочкома.
«Вы, — говорит, — господин Жюлль, наш классовый враг и я прошу вас всегда об этом помнить!»
Ну что ж, мне действительно ничего не остается, как помнить. Я помню это и помню то, что я в России.
О, милая родина, если бы под твоим кровом я услышал из уст хорошенькой женщины такое заявление, — я поцеловал бы ее. Но здесь… здесь это невозможно. В России все как-то по своему, по особенному, непонятному. У нас женщина — подруга или любовница, у них — товарищ или враг! Д-да…
Ну вот, я и чувствую, что действительно Катюша Ветрова — мой враг, но все же меня тянет в рабочком. Вот даже смешно, но я, классовый враг, купил на сто рублей каких-то выигрышных облигаций только потому, что мне предложила их Катюша.
О боже, эта бесконечная, но, к счастью, уже кончающаяся русская зима — вконец расстроила мои нервы и я стал сентиментален до неприличия.
Я вынимаю эти ненужные мне бумажки, эти облигации, и в их шорохе слышу шелест Катюшиных кос, вижу серость Катюшиных глаз, улавливаю движенье губ:
— Враг! Вы — классовый враг!
— Нет! Достаточно! Я беру себя в руки! По этим облигациям я безусловно проиграл. Скомкаем их вот так и забросим в угол ящика, подальше, туда, где валяется всяческий ненужный хлам. Довольно! A la geurre, comme `a la guerre! — и никаких сантиментов. Тем более, что весеннее солнце уже пригревает сквозь стекла, уже печатает наши, концессионные, безусловно выигрышные облигации, с кругленьким выигрышем — сокровища града Китежа!
Я встаю, захожу на полчаса к Бартельсу и потом, вероятно, в последний раз, на русских саночках еду в Рязань. Нужны новые рабочие, нужны новые машины, — через неделю мы развертываем работы.
В котле кипела кипень работ. Клейкие листья на деревьях вздрагивали от грохота экскаваторов. Жирная земля разъезжалась под лапами трактора, но пятитонные площадки, груженые вынутой породой, вдавливали, утрамбовывали ее. Задорно и весело пыхтел паровичок и его визгливый голос удивлял окрестную пичугу, по привычке в изобилии слетевшуюся к озеру.