Сокровища кочевника. Париж и далее везде
Шрифт:
Самолет приземлился в аэропорту Руасси-Шарль-де-Голль. Ничего подобного я в своей жизни тогда не видел. Верхом современности и модернизма мне казался аэропорт Шереметьево-2, построенный в 1980 году, – черного цвета потолок из вертикальных трубок-сталактитов, блестящий мрамор, запах иностранных сигарет, табло с мелькающими названиями стран, куда можно было улететь… Но построенный в эпоху космических исследований Руасси превзошел все ожидания. Я как будто очутился внутри летающей тарелки. От круглых терминалов отходили «языки» лестниц, цепляющихся к самолетам. Пассажиров к паспортному контролю сквозь цилиндрический тоннель вел длинный движущийся тротуар. В тоннеле под потолком в виде больших гипсовых шаров висели мониторы. На них при помощи проекции транслировались виды Парижа – Триумфальная арка, Лувр, Нотр-Дам, Вандомская площадь
В Париж я прилетел, можно сказать, налегке. Летние вещи много места не занимали, основную часть багажа составляли подарки – павловопосадские платки, шапка-ушанка, какие-то матрешки… А что мне нужно еще, ведь я был уверен, что еду в Париж на два месяца. Мне и визу выдали только на шестьдесят дней. Самое ценное, что я привез с собой, это диапозитивы моих лекций по истории костюма и фото моих театральных работ. Я почему-то решил: а вдруг это мне пригодится? – и это мне действительно пригодилось! Да еще я прихватил с собой маленький пластиковый фотоальбом с семейными фотографиями. Вот и весь нехитрый скарб.
В аэропорту меня встречала с цветами жена – Анн Бодимон вместе со своей миловидной сестрой Катрин. Они усадили меня в маленький французский автомобиль, скорее всего «ситроен», который принадлежал Катрин, и повезли по окружному кольцу, знаменитому «переферику».
– Первое, что ты должен увидеть до того, как мы приедем домой, – нашу Триумфальную арку и наши прекрасные Елисейские поля, – заявила Анна.
Знаменитые широкие Елисейские Поля были залиты огнями. При этом город мне показался довольно пустым и безлюдным. И конечно, меня совершенно поразила Триумфальная арка, это величественное сооружение, возведенное по распоряжению Наполеона. Каждая автобусная остановка светилась рекламой шоколадных английских конфет в круглой жестяной коробке – «Cadbury».
Затем по той же окружной дороге мы заехали через южные Орлеанские ворота в 14-й квартал Парижа и свернули на поразительно темную и узкую улицу Бенар, где в доме 27 на пятом этаже без лифта жила моя супруга. Мой папа, оказавшись здесь осенью 1982 года, скажет: «У нас в подобных условиях живут драматурги и писатели». Квартира состояла из довольно просторной гостиной с двумя окнами, небольшой спальни, крошечной душевой и встроенной кухни, в которой нашлось место только для двухконфорочной плиты, раковины, маленького холодильника и шкафчика. Гостиная была обставлена во французском стиле – низкая мебель, мягкие кожаные кресла в форме гигантских хинкали, черный мраморный камин XIX века, книжный стеллаж с туристическими альбомами из Африки, Индии, Китая, Москвы, Ленинграда… Чахлая пальма и проигрыватель виниловых дисков.
Не дав мне как следует осмотреться, Анна распорядилась:
– Бросай чемодан и едем в ресторан, тебя там все ждут!
Все на том же «ситроене» мы доехали до бульвара Монпарнас, связанного с именами Марка Шагала и Пабло Пикассо, Ильи Эренбурга и Амедео Модильяни, Зинаиды Серебряковой и Осипа Цадкина. В 1920-е – 1930-е годы это был очень модный квартал, который славился четырьмя знаменитыми кафе – «La Coupole», «La Rotonde», «Le Select», «Le Dome», каждое Хемингуэй воспел в книге «Праздник, который всегда с тобой». В них и сегодня гурманская публика валит толпой, несмотря ни на какие кризисы. Это символы ночного Парижа эпохи ар-деко.
Мы, конечно, тогда не могли себе позволить пойти ни в одно из этих заведений, поэтому отправились в ресторанчик попроще, расположенный там же, на Монпарнасе, но в переулке. Меня поразил французский обычай – поверх скатерти класть листы белой бумаги, чтобы случайно ее не испачкать. В Москве ничего подобного я не видел. Стол был сервирован примитивными холодными закусками – нарезанной сухой колбасой, помидорами под майонезом, сардинками, протертым с майонезом сельдереем… За столом сидели друзья Анны, всего человек десять. В основном это были молодые семейные пары примерно моего возраста или чуть постарше. С кем-то из них я был знаком по Москве. Например, с ближайшей подругой Анны, очень красивой немецкой манекенщицей Кристиной, которая была свидетельницей
Меня усадили во главе стола, чтобы хорошенько разглядеть. Тосты следовали один за другим. Меня поздравляли с приездом во Францию и задавали типичные для иностранцев вопросы:
– А правда ли, что у вас медведи ходят по улицам?
– А правда ли, что все в России играют на балалайке?
В очередной раз наполнив мой бокал красным вином, один из приятелей Анны сказал:
– Надеюсь, ты не станешь по русской традиции бить свой бокал об пол!
Мало кто знает, но в России в эпоху Екатерины II действительно существовала такая традиция. После того как гусары поднимали тост за здоровье императрицы, рюмку, осушив, следовало разбить об пол, чтобы больше в нее ничего не наливать. Это так поразило французов в эпоху Наполеона, что до сих пор каждый француз уверен: в России принято бить рюмки и бокалы. Вообще многие познания о России связаны во Франции с коллективной памятью о событиях войны 1812 года и трагической встрече с русским Дедушкой Морозом. В России с того времени остались фамилии Французовы, Тулузаковы, Машеровы, Доватор, Парфаньяк… Ну и очень занятные французские слова, которые совсем обрусели, – маршрут, генерал, маршал, дивизия, шантрапа, шваль, шаромыжник…
На следующий день Анна сообщила, что нарочно взяла на работе отгул, чтобы познакомить меня с Парижем. Мы приехали на метро в самый центр города – район Ле-Аль, где раньше находился описанный Эмилем Золя рынок «Чрево Парижа». Огромный рынок, построенный из стальных ферм, как у Эйфелевой башни, был уничтожен в 1969 году из-за изменения транспортных коммуникаций Парижа, а также из-за огромного количества крыс, расплодившихся в его подвалах. Не помогали ни отрава, ни многочисленные крысоловки – дошло до того, что грызуны стали атаковать соседние дома. Как память о том времени в районе Ле-Аль сохранился редкий магазин товаров по борьбе с грызунами, в витрине которого выставлены старинные крысоловки и чучела крыс. Сам рынок перенесли на южную окраину Парижа в Ренжис, и крысы почувствовали неладное. Некоторые из них в грузовиках мясников доехали до нового, современного рынка и поняли, что их новый дом будет находиться именно там. Они смогли вернуться в Чрево Парижа и подговорить других крыс к переезду. И вот однажды ночью тысячи крыс побежали под покровом тьмы по бульвару Севастополь через площадь Шатле и остров Сите на юг Парижа в Ранжис и заселились в подвалы нового рынка еще до официального открытия. Какое стратегическое мышление!
Район Ле-Аль стал местом действия знаменитого фильма Билли Уайлдера «Нежная Ирма» с Джеком Леммоном и Ширли Маклейн в главных ролях. Рынка давно нет – но старинные рабочие кафе, некогда окружавшие его, живы до сих пор. Среди них легендарное кафе «Au pere tranquille» (У спокойного папаши), – как раз наискосок от магазина меда со знаменитым гипсовым пчелиным ульем на угловом фасаде.
В ту пору, когда я оказался в Париже, Ле-Аль стал центром модной тусовки, где можно было увидеть все самые последние модели стритстайла – пышные банты на головах у девушек, крошечные мини-юбки, придуманные Вивьен Вествуд, которые назывались крино-мини, и кроп-топы; тельняшки и матросские шапочки на юношах в стиле кумира молодежи Жана-Поля Готье… Надо сказать, я не потерялся в толпе модников, потому что выглядел весьма неплохо. Во-первых, я был очень стройным, если не сказать худым, мои светло-русые волосы слегка вились, на глаза падала довольно длинная челка. Во-вторых, я был безумно модно одет: ярко-красные брюки, того же оттенка поло, ярко-голубой свитер из ангоры, небрежно наброшенный на плечи. Не без удовольствия я ловил на себе заинтересованные взгляды.
Двухэтажное кафе на площади фонтана Невинных (этот фонтан знаменит своими барельефами Жана Гужона), куда меня первым делом привела Анна, было сверху донизу завешено афишами новых выставок и спектаклей. В то время театр играл огромную роль, театров в Париже было около сотни – больших и малых, часто пятеро зрителей в зале и два актера на сцене… То же самое с художественными выставками. И в восьмидесятые годы, и теперь Париж – это Мекка, раздолье для художников. В небольших музеях и галереях открывались тогда и открываются теперь сотни выставок, которые длятся не больше одной недели. Но как художнику оповестить публику о вернисаже? Ясное дело – принести афишу в кафе!