Шрифт:
Мария Шиповская
Сокровища Королевского замка
Мария Шиповская
«Сокровища Королевского замка»
Глава I
Совещание окончилось, командир
– Я во многих операциях участвовал, но туда пойти не рискнул бы.
– Но ведь кто-то должен это сделать. Я разбираюсь лучше – значит, я.
– А я, признаться, не рискнул бы!
– Ты просто не умеешь толком фотографировать! – рассмеялся Станислав. – Для будущего архитектора большой недостаток.
– Зато уж стреляю я лучше тебя, – ответил Петр. А через минуту повторил. – Но туда все равно не пошел бы, нет, не пошел.
Они стояли, прислонясь к ограде памятника Мицкевичу. Станислав задумчиво трогал пальцами железную вязь решетки, изогнутой так искусно, словно бы это был лист неизвестного растения. Над ними тихо шелестели деревья с пожухлой желтой и красной листвой, пылавшей в лучах августовского солнца первыми красками теплой и ясной осени, сулившей долгую и суровую зиму. С высокого, скрытого ветвями цоколя поэт задумчиво глядел на суетившуюся у подножия памятника толпу.
Рядом, у трамвайной остановки, расположились продавцы, торговавшие пирожными, конфетами и папиросами собственного изготовления, мимо пробегали мальчишки с пачками газет «Новый Курьер Варшавский».
– Газета, свежая газета! Первоклассная липа всего за десять грошей! – выкрикивали они.
К остановке подошел красный трамвай. Толпа бросилась к нему, люди висели на подножках, ехали верхом на буферах. Но никто не стремился к передней площадке, где висела табличка с надписью: Nur f"ur Deutsche.[1]
Зеленоватая куртка метеором мелькала над тротуаром.
Воздух прорезала автоматная очередь, но мальчишка уже скрылся за углом.
Окончательно взбешенный неудачей, немец дал автоматную очередь над головами стоявших под деревом людей, так что посыпались листья и мелкие ветки.
Но на сей раз это был заранее продуманный способ издевательства. Еще одна автоматная очередь прошила новую строку над людьми – ниже, ближе к их головам.
Ися запищала, как испуганная птица.
Из-за угла выглянул Стасик.
– Иди! Иди сюда, мой дорогой! – позвал Бруно. – Если не придешь, то я застрелю этих всех!
– Стасик! Не выходи! – крикнула пани Ядвига. – Он и так нас убьет!
Стасик исчез за выщербленным углом кирпичного дома и уже больше не появлялся.
«Хоть он спасется», – с облегчением подумал Станислав. Он не знал, какие намерения у Бруно: то ли он всех расстреляет под этим деревом, то ли насладится
Он почувствовал страх уже не за себя, а за всех тех, кого знал.
«Вынесу ли я пытки? Не выдам ли адреса? – думал он с тревогой. – А Кшися? Вдруг Исю начнут пытать на глазах у ее матери?»
Затянувшаяся неизвестность была столь мучительна, что он предпочел бы, чтобы Бруно просто нажал курок, прицелился поточнее.
Между тем Бруно наслаждался муками ожидающих смерти.
Станислав, как и тогда возле Замка, ощущал отчаяние беззащитного человека, оказавшегося во власти жестокости и насилия.
Все казалось ему теперь далеким и незначительным, а вместе с тем представлялось с неправдоподобной точностью.
Он видел, как муравей у его ног тащил травинку, которая была вдвое больше его самого. Медленные движения крыльев мотылька, усевшегося на пожелтевшем листке и ставшего еще одним желтым пятном осени. Огромные листья каштана, словно огромные ладони с пятью пальцами, махавшие, как бы прощаясь. Скользнувший по ветвям солнечный луч. «Как блеск свечей на волосах Гали», – подумал Станислав. Западная сторона неба еще алела заревом, но над ними уже распростерлась тусклая синева, темнеющая с каждым мгновением.
Станислав словно бы находился здесь и одновременно где-то еще, далеко отсюда. Он видел самого себя, всех их, четверых, стоящих под искалеченным пулями деревом. Вот он сам, опирающийся на костыль, мать с ребенком, варшавская девочка.
Пани Ядвига и Кристина шевелили губами. Наверное, молились.
Он глянул вверх. Над их головами в темной коре дерева светлели следы пуль, напоминая белые точки на негативах готического зала Замка. Те самые точки, которые обозначали отверстия, пробуравленные немецкими минерами для зарядов динамита.
Когда с этих негативов кто-нибудь сделает оттиски, отверстия на снимках будут черными. Как раны на теле человека.
Он не думал о смерти. Не чувствовал ни скорби, ни страха, ни отчаяния. Ничего.
Только перед глазами у него все время стояли белые следы пуль на теле дерева, наполненные соком, словно слезами.
«Негативы в безопасности, – улыбнулся он, торжествуя. – Кто-нибудь да использует их. Они расскажут о том, что происходило с нами в годы войны».
Он знал, что разные люди наблюдали за этой сценой, будучи не в состоянии им помочь. Но их бессилие превращалось в яростный гнев и страстное желание выстоять.
«Может ли мир представить себе такие минуты, как эта? Поверить в то, что с нами делали? Поверят ли этому те, кто будет жить в Варшаве через десятилетия?.. Стасик убежал, по крайней мере он расскажет нашим, как мы погибли. Но уже никто не увидит наших лиц…»
Он огляделся вокруг. Хотел проститься с городом, с уличными мостовыми, с небом над головой, с землей под ногами.
Вдруг он замер. В окне одного из домов на втором этаже под прикрытием шторы стоял молодой мужчина с небольшим фотоаппаратом в руках.