Сокровища на земле
Шрифт:
С материнской щедростью отвела им весь Север, Архангельск, Псков, Новгород, Вологду, Тотьму, Центральную Черноземную область с деревнями и городками, подарила Киев с Лаврой, Ленинград с окрестностями, Самарканд, Бухару, Крым, Кавказ... Они все брали: лодки, костры, ружья, ножи, прялки, рушники, самовары, сундуки, возможность ехать поездом, лететь самолетом, сплавляться по реке на плоту; Брали юг и север, восток и Запад, брали легко, естественно, как свое. Отдавать? Это потом. Некоторые отдадут сполна, а некоторые так и будут - брать, брать, брать.
Катя начинала
– У тебя видик, мать, я тебе доложу, - насмешливо заметил художник как раз в тот момент, когда Кате казалось, что она - само дружелюбие.
– Не знаю, чего ты хочешь от меня, я веселая и довольная, - ответила Катя.
– Какой у меня видик?
– Такой, что ты сейчас беднягу Лару живьем сглотнешь, и такой, вроде-ты специальность переменила, научную работу решила писать, под названием "Двенадцатый этаж". Всех тут научно изучишь, запишешь, проана-ли-зируешь и сделаешь выводы, доцентиха. Сделаешь выводы?
Последние слова художник произнес так презрительно, что Катя засмеялась. "Если не психовать с ним заодно, то можно еще смеяться", подумала она.
– А на самом деле я не изучаю, а участвую. На равных.
– Господи, - простонал художник, ощущая Катино спокойствие как предательство.
– Откуда ты свалилась на мою голову?
Катя улыбнулась.
– Вы про меня говорите?
Лариса подошла любезная.
– Катя, приходите ко мне, у меня есть книжка, в ней портрет, на который вы поразительно похожи. Я вам покажу.
– Имеем комплимент?
– спросила Катя и оглянулась на своего художника. Но художник на нее не смотрел.
– Катя похожа на портрет Элеоноры Толедской, Бронзино. Он находится в галерее Уффици, - вмешался Петр Николаевич.
– Все вы старые комплиментщики и донжуаны, - засмеялся художник.
– Бронзино?
– спросила Лариса.
– Между прочим, на днях промелькнул один Бронзино.
– Да-а, - сказал Евгений, - я видел... этого Бронзино. Как же, как же.
– А почему я ничего не знаю?
– удивился художник.
– Где? Когда? Какой Бронзино?
– Ну пожалуйста, Арсений, не заводитесь, - миролюбиво ответил Петр Николаевич.
– Это такой же Бронзино, как я китайский император.
В этом невероятном мире, где жил двенадцатый этаж, все могло быть. И Бронзино тоже, художник это знал. С ним, правда, чудес не случалось, ему ничего _такого_ не попадалось. Он не стремился к громким именам, но Бронзино особый случай, Бронзино, который так безупречно, божественно писал флорентийских патрициев, надменных, мужественных, исполненных достоинства и красоты. Перед портретом Козимо Медичи в Музее изобразительных искусств художник стоял много раз и помнил плечи, и руки, и мягкую бороду, всю позу. Когда он думал о портрете, у него сбивалось дыхание.
– Какой портрет-то, скажите толком, мужички, - просил он.
– Ну ты скажи, Лариса, ты же первая начала.
– Мужчина в черном, с цепью, -
Художник закрыл глаза и потер виски. Воображение нарисовало уменьшенный вариант _того_ портрета, хотя _там_ цепи нет, и одежда не черная, но черного и _там_ много, живописец любил черный цвет и писал его часто.
– Сколько стоит?
– спросил художник.
– Стоил. Недорого, - засмеялся Евгений.
– Сто рублев. В магазине.
И все засмеялись.
Художник понимал, что ведет себя глупо и неприлично, но ничего поделать не мог. Хорошо, пусть не Бронзино и к Бронзино близко не лежал, но откуда-то возникла такая легенда? Он не такой гордый, как Лариса-искусствоведка. Ему годится то, что она не берет. Кто-то все равно купил это за Бронзино, кто-то, у кого нашлось сто ре, в нужном месте, в нужный час. Даже если копия _того_ времени...
– Прекратите, Арсений, - прикрикнул на него Петр Николаевич, который читал все его переживания, как книгу с картинками, и сердился и жалел его, молодого, глупого, не умеющего владеть собой, властвовать собою, то, что так хорошо умели модели Аньоло Бронзино.
– Что, братцы, это действительно было похоже?
– попробовал улыбнуться художник, показывая, что все миновало, он уже способен на эту тему шутить.
– Пря-амо, сейчас, - буркнул Евгений.
– Ты так думаешь, что кругом одни сплошные идиоты. Похоже ли? спросила Лариса презрительно.
– В том-то и дело, что _похоже_. Типичный Бронзино, так бы я сказала. Устраивает?
Все опять засмеялись.
"Они из него дурачка делают, - подумала Катя, - а он подставляется".
– Я ухожу, - сказала Катя, - мне утром вставать рано, а двенадцатый этаж может дрыхнуть. Когда вы все в журнал приходили, а я была новенькая, младший редактор, на вас смотрела снизу вверх, все вы были симпатичные, а теперь я вас что-то не пойму.
– По-моему, ты начинаешь склоку, - мрачно отозвался художник.
– Да. Начинаю.
– В наше время женщина не проблема, а беда, - сообщил художник.
– И мне пора, - сказала Лариса, - я тоже человек раннего вставания.
Она надела милицейский тулуп, перетянулась кушаком, стала похожа, на удалого ямщика, который сейчас взмахнет вожжами, гикнет, свистнет и помчится по Москве и Подмосковью, а поедет назад - в санях у него уже будет лежать Бронзино, да не тот, сомнительный, а настоящий, подлинный, великолепный.
– Ты когда придешь?
– спросила Катя у мужа.
– Не будем договариваться. Приду когда приду.
Он произнес это довольно миролюбивым тоном, но Катя покраснела, "где был и когда придешь" спрашивать нельзя, у нее сорвалось случайно, опять ошибка.
– Лапкин-драпкин, я приду.
"Лапкин-драпкин" - признак нежности, чем она ее заслужила, она не знала.
Он обязательно хотел познакомить Катю со своей племянницей. Ему казалось, что он хранитель каких-то последних прекрасных знаний и они кончаются. Может быть, глупости вроде засушенных лепестков в книгах. Пусть, не всем умными быть.