Сокровища на земле
Шрифт:
– Не слушает, - обиделся Петр Николаевич.
Он вел экскурсию, старался, выдавал эрудицию, был блестящ, воодушевлен и внезапно обнаружил, что слушатели изнывают от скуки.
За столом у него еще больше испортилось настроение. Женщины разговорились и болтали, тратили драгоценное время неизвестно на что.
Общего отношения к шнурованным высоким сапогам оказалось достаточно, чтобы, еще час назад незнакомые, они стали вести себя как подруги детства. Кстати, он всегда знал, что стоит познакомить людей, как у них начинается отдельная жизнь,
Он молча пил чай.
Он хотел показать Кате этот дом, потому что старина тут была теплая, живая, а историческим - все, любая мелочь, даже ракушка, которую какой-нибудь дядя, пупсик, не поместившийся на стене, привез из путешествия на Цейлон в тысяча девятьсот десятом году. Петр Николаевич здесь все знал наизусть. Однако сегодня, снимая со стены акварели, он обратил внимание на одну, которой раньше не было, Наташа ее, видно, откуда-то вытащила. Акварель была подписная: Максим Воробьев, Петербург. Виды Петербурга теперь уже редко встречаются. Акварель немного выцветшая, серенькая, тронутая невидимым розовым. Лодка с цепью. Адмиралтейство. Небо. Вода. Розового как будто нигде не было, но все-таки оно было...
– Натали, откуда она? Вон та акварель.
– Кто? Что? Не знаю, - ответила Миленина голосом, каким шестиклассник отвечает на вопрос, кто разбил стекло.
– Ее раньше не было.
– Была.
Катя посмотрела, куда показывал Петр Николаевич. И маленькая картинка отделилась от стены и поплыла к ней с лодкой, с водой и небом, с прозрачностью и легким туманом, с часом, когда кончается день и начинается вечер, с весной, которая еще не наступила, с ожиданием чего-то, с обещанием, с вечностью, с безнадежностью, с Сенатской площадью, с Петропавловской крепостью...
Удивительно, как она ее не увидела, зато теперь видела только ее.
– Максим Воробьев, его сюжет, его Петербург, - сдержанно пояснил Петр Николаевич.
– Как же могло так все сохраниться?
– спросила Катя, обводя взглядом комнату.
– Обстановка из имения, - ответил Петр Николаевич.
– Во время революции крестьяне собрали вещи в доме, погрузили на подводы и привезли сюда к маме, в Москву, - сказала Миленина.
– Очень просто, - комментировал Петр Николаевич с таким видом, как будто сам руководил транспортировкой.
– А дом был белый, с колоннами. Аллея. Парк. Пруды...
– Китайская беседка, - вставила Миленина.
– И отдельное кладбище.
– Кладбище у всех отдельное, - улыбнулась Миленина, - я его помню. И надгробья домиками помню, со странным названием - голубцы.
– У вас должно быть глубокое чувство истории, - сказала Катя.
– А у меня его нет, - весело отозвалась Миленина и встала из-за стола, - мои дорогие, я должна собираться в темпе, одеваться и бежать сломя голову на работку. Вы сидите, допивайте чай, ни на что не обращайте внимания.
Она загремела ящиками, раскрыла огромные военные ворота шкафа-башни, они заскрипели, весь старинный город пришел в движение. Гремя, катились
Убежала девчонкой, самой отчаянной в таборе, вернулась женщиной средних лет, готовой к прохождению службы, скромной, тихой, чуть подкрашенной, вязаный шлем закрыл темно-синие вихры.
– У меня еще несколько минут, - сказала тихим голосом тихой женщины и присела к столу.
– Натали, ты опять без денег?
– спросил Петр Николаевич.
– Всегда, - последовал ответ.
– Продолжаешь свои глупости?
– Дядечка, все равно вы меня не переделаете.
– Что ты задумала?
– Ее.
Она показала на маленький поясной портрет, скорее даже этюд. Девочка с розочкой в руке смотрела с него доверчиво и серьезно, совершенно беззащитная, вечных Двенадцать лет.
"Она свихнулась, такой портрет нельзя продать, - подумала Катя, - это дикость".
– Один прелестный грузин его у меня выпрашивает, - сообщила Миленина. Ходит за ним не знаю сколько времени.
– Наташа, я дам тебе денег, обещай прогнать прелестного грузина и не трогать портрет.
– Устраиваем очередную трагедию, - засмеялась Миленина.
– Обещай, - настаивал Петр Николаевич, - послушайся хоть раз. Ты не должна этого, делать. Ты и так все уже размотала, ничего не осталось.
– А мне ни-че-го не надо, - тихо и внушительно произнесла Миленина, ни-че-го. Я всю жизнь нефть ищу. Предсказываю, вычисляю. Вот только что меня интересует. Я неф-тя-ник. А меня из-за вас с работы уволят, это точно, - пошутила она и надела пальто, которое прибавило ей еще года три-четыре.
– Приходите ко мне, - сердечно пригласила она Катю и посмотрела глазами девочки с розочкой, вечных двенадцати лет.
На лестнице, когда спускались, она обняла Петра Николаевича, сунула ему в руки бумажный пакет, засмеялась и убежала.
Петр Николаевич развернул бумагу - это была акварель с лодкой.
– Я знал, - произнесен.
– Она выполнила ваше желание, - сказала Катя с легким осуждением в голосе, достаточно, разбираясь в проклятой проблеме: коллекционеры и их желания.
– Не беспокойтесь, я ее отдарю.
– Она этого ждет?
– А при чем тут ждет или не ждет. Ей ничего не надо. Того, что ей надо, у меня все равно нет.
– Что это?
– Будем теперь чтокать... Я сам не знаю. Счастье. Любовь. Покой. Наоборот, бури. Молодость. Нефть, может быть. Свободное время. Красивые платья. Здоровье... Того, чего у нее нет и у меня нет. Зато у меня есть одна хорошая вещь, и я ей ее подарю. Я вам хотел подарить, но я вам что-нибудь другое подарю. Или это, я еще не решил. И денег ей дам, я на днях получаю.
– Почему она хочет продать портрет?
– Может быть, он ее чем-нибудь раздражает. Она на него очень похожа, а он ведь такой, несколько жалобный. Не знаю. Деньги нужны. Я очень огорчен.