Сокровища на земле
Шрифт:
Осмотр продолжался недолго.
– Почему вы не едите?
– спросил Шебов, садясь в креслице "квин Эн" как на табуретку.
– Вы истощены, вы об этом знаете?
– Еда невкусная, - ответил Петр Николаевич кокетливо.
– Отвратительная.
– Не вся ведь.
– А что есть вкусного?
– Петр Николаевич захотел размяться.
– Мясо отвратительное. Куры надоели. Рыба? Но какая? Макрурус, нототения, хек, угольная, ледяная. Кому может захотеться съесть угольную рыбу? Я знал другие названия. Севрюга, лососина.
– Семга, - закончил доктор
– Ну, какую-нибудь вам все-таки хочется, из серии А или серии Б?
– Никакую.
– Плохо, - сказал доктор и так посмотрел сердито на свою бывшую жену, как будто забыл, что она бывшая.
– Петр Николаевич любит крепкий сладкий чай со свежей булкой, - сказала Катя примирительно.
– Это не еда.
– Чай!
– воскликнул Петр Николаевич.
– По-вашему, это чай? А по-моему нет. Я помню, после войны кто-то привез из Китая коробку чая. На ней был нарисован цветок. Такой белый цветок, похожий на яблоневый, полный сказочного аромата, плавал потом в вашем стакане. Это был чай. Вы его, наверно, никогда не пили.
– Пили, - сказал Шебов, - но чашка крепкого бульона со свежей зеленью тоже ведь неплохо, согласитесь. Петрушка тоже своего рода цветок.
– Не хочу, - поморщился Петр Николаевич.
– Бульон - это пройденный этап. Все бульоны выпиты. Все бифштексы съедены.
– Вот что. Вы должны чего-нибудь захотеть. Есть на свете салат "весна", фальшивый заяц, куриная котлета, печеночный паштет, пирог с капустой. Подумайте.
– Утка с яблоками и с крутонами. Крутон - это кусок жареной булки, который поплавал в жире.
– Отлично, - похвалил доктор все тем же теплым голосом диктора вокзального радиоузла.
– Доступно. Не так уж дорого. Вкусно.
– Только я не соображу, какое вино к утке, - Петр Николаевич с явным удовольствием продолжал разминку.
– Любое. До коньяка включительно.
– Коньяк.
– Очень хорошо. Вы должны изощряться и придумывать, чего вам хочется, чего бы вы съели. Работать в этом направлении. Иногда это может быть манная каша с земляничным вареньем, в другой раз кусочек селедки с луком. Мед, творог, лучше домашний, сметана. Я вам назначу уколы.
– Уколы?
– с комическим ужасом переспросил Петр Николаевич.
– Я их не люблю.
– А их не надо любить, их надо делать, - ответил доктор.
– В клинику хотите лечь? Поисследоваться.
– Чего-то не хочется. Умер бедняга в больнице военной, горько заплакала мать...
– Повторяю, вы истощены. И детренированы.
– Я?
– Петр Николаевич казался польщенным.
– Хотите, сейчас станцую? Мазурку? Полонез? Полонез неинтересно. Мазурку.
– Делайте гимнастику по утрам. Улучшится погода - гулять. Вы комнатный человек.
– Совершенно справедливо, - радостно согласился Петр Николаевич, как будто это был комплимент.
– Мы сегодня гуляли.
– Он упрямый, - пояснила Катя, выйдя проводить доктора в коридор.
– Мне это вполне ясно.
– Запущен?
– тихо спросила Катя.
– Похоже.
– Но ты говорил, что надежда на
– Кто-нибудь у него есть?
– Жена, племянница, друзья.
– Объясни жене, что сейчас самое важное, чтобы он ел, не терял силы. С танцами, с песнями уговорить, заставить.
– Это все?
– Я бы врачом не мог быть, если бы не верил в чудеса, - сказал он и так посмотрел, что стало понятно, он еще не справился с разрывом, еще не прожил его, не прошел, не простил, не проехал. Тоску, нежность, непоправимость отразило его лицо, но тут же вновь оно стало азиатски-непроницаемым, закрытым, официальным, лицом врача, исполненным медицинской силы и медицинского бессилия. Он ушел, не задав больше никаких вопросов, предложив звонить ему в любое время. Уйти и не видеть Катю было ему пока еще лучше, чем видеть и разговаривать с ней.
– Слушайте, какой потрясающий парень!
– закричал Петр Николаевич, когда Катя вернулась в комнату.
– Убей бог, как вы могли его бросить, неужели таких бросают? Удивительно. Что он сказал? Только без вранья.
– Вы все слышали.
– Он, конечно, не весельчак. Но наш Арсюшка тоже не весельчак. Но это надо же, ни разу не улыбнулся, мускулом не двинул, ни одного любезного слова не произнес. Не утешил, не подбодрил. Потрясающе. Какие-то новые люди. Производит сильное впечатление.
– Вы можете стать на полсекунды серьезным? Вы можете понять, что больны?
– сказала Катя.
– Кто? Я?
– тихо переспросил Петр Николаевич.
– Зачем? Кому это нужно? Спросите вашего первого мужа, он умный, он вам то же самое скажет. Спросите второго, глупого. И он то же ответит. И я, сам глупый, вам скажу. Я не" болен. И не умер, а это главное. Поэтому мне было интересно ходить с вами в гости, интересно познакомиться с вашим доктором. Я доволен, что с ним познакомился. Пожалуй, кое-что я начинаю соображать. Он чересчур положительный, это единственный его недостаток. Такой пустяк, но вы предпочли отрицательного. Арсюшка-то отрицательный, а победил. Ах, жизнь смешная штука, поразительная. Я решил подарить вам сережки. Наташе я что-нибудь другое подарю, а сережки - вам. Нужно, чтобы вы полюбили старину, стали бы в ней разбираться и чувствовать себя свободно. Тогда вы станете авторитетом в глазах одного человека. И это будет очень хорошо.
– Фантазии, - сказала Катя с грустной улыбкой. Неужели он действительно верил, что двумя этими бусинками он прибавляет ей веры в себя и скрепляет супружеский союз.
Петр Николаевич смотрел на нее блестящими горячечными глазами, полными доброты и легкого безумия. Смуглая худая рука протягивала маленькие дрожащие виноградинки, теплые капельки зеленого света.
– Ну что вы? Берите! Их носила чудесная московская красавица, муза поэта, вы тоже маленькая муза...
Надо взять сережки, приложить их к ушам. Надо улыбаться, улыбаться изо всех сил. Это единственное, что можно для него сделать, не заплакать, улыбаться и не смотреть на него, только на сережки, на зеленые знаки вечной любви, вечной нежности и доброты одного человека к другому человеку.